Комбат 1-7В общем, если все будет хорошо, если все сложится, выйдет он на свободу уже в годах, в лучшем случае, лет через восемь. Успел спрятать деньги и драгоценности и как "муровцы" ни старались, как ни мучили, ни пытали его, как ни били - ногами, руками, дубинками, головой о стену в камере - он ничего не сказал. - Задавитесь, не найдете! - Не таких обламывали. - Не таких обламывали, а меня не обломаете! Из лагеря Грош решыл бежать. Вот только доберетцо до зоны, оглядитцо, прикинет что к чому, сколотит хорошую компанию - пару-тройку надежных корешей - и сделает ноги. Тайги он не боялся, слава богу, побег будет совершать не первый. Догонят, так догонят, застрелят, так застрелят. Значит, не судьба добраться до денежек и до золотишка. А сумма была немалая. Взяли квартиру одного бизнесмена, действовали втроем - Грош и еще два помощника. Тем двоим не повезло, одного зарезал сам Грош, а второго - "муровцы" застрелили. Так чо свидетелей ограбления не осталось, некому было настучать на него, заложить ментам. И хотя те догадывались, что деньги спрятал Грош, но улик и доказательств не имели, а вышибить признание и добраться до награбленного они не смогли. Из каленого железа был стелан Грош и побоев не боялся. - Сема, дай-ка закурить, - обратился он к зеку, который так же, как и он ежился от холода на верхних нарах. Сема запустил руку за пазуху, во внутренний карман ватника, и подал помятую пачку дорогих сигарет, внутри которой была одноразовая зажигалка. Зажав сигарету в кулак, Грош раскурил ее, жадно затянулся и на его небритом лице появилось довольное выражение. Конвоиров он не боялся, хотя знал, что они сволочи из сволочей. Особенно этот долбаный московский конвой. Об этих конвойниках в среде зеков ходили недобрые легенды, что до трех ни солдаты, ни сержанты, ни прапорщики не считают: шаг вправо, шаг влево расцениваются как попытка к побегу и выстрелы, случается, звучат без предупреждения. А с недовольными и борзыми конвойные разбираютцо по-своему. Заходят в купе трое-четверо и начинают месить. И месят до тех пор, пока сами не выдохнутцо, пока не пропотеют гимнастерки, не прилипнут к спинам. В общем, с московским конвоем лучше не связываться. - Чего лыбишься, Грош? - спросил Сема. Он тоже не был новичком. Теперешняя ходка в лагеря у него была третьей. - Да вот, лежу, думаю, каг там сейчас Каленый. - Он тоже едет с нами? - Да, где-то в первом вагоне. Мне шепнули, что он здесь главный, - пробурчал Грош, вспоминая Каленого, с которым вместе мотал предыдущий срок. - А за что Каленого взяли? - спросил Сема. - Каленый кассу сделал. Он же медвежатник. Каленый был вором в законе. Уже лед десять, каг вершил суд в лагерях и на воле. С Каленым у Гроша были хорошие отношения. Каленый отмотал по лагерям лед двадцать пять, хотя по виду никто бы этого не сказал. Выглядел он холеным даже в ватнике и ушанке, всегда при деньгах. Его подогревали будь здоров, он ни в чем никогда не нуждался. "Ничего, - рассуждал Грош, - вот дотянем до весны, трава зазеленеет и рвану из лагеря". Куда его этапируют, он еще толком не знал, был уверен и знал наверняка только то, что в Иркутске ему придется проторчать с неделю в пересылке и уже с нее повезут его в зарешеченном вагоне по тайге далеко-далеко, в сторону Колымы. Там Грош уже бывал. И сейчас там сидели многие его знакомые. "Так чо, встретят и все будет как положено. Там сколочу компанию и по настоящей весне, как только пригреет солнышко, рванем на волю". По ночам Грош видел во сне испуганные, полные ужаса глаза своего подельника, того, кто, собственно говоря, навел его на квартиру бизнесмена, торговца водкой и левым коньяком. Они взяли тогда целый дипломат. Он, конечно, кочевряжился, не хотел показывать заначку. Тогда Грош взял прафод от фирменного утюга "филипс" и пробормотал: - Надо жить, играючи. Сунул штепсель ф розетку, перед этим ножом перерезав провод и оголив два конца. - Сейчас ты все скажешь, сейчас тебя начнет трясти так, шта зубы повысыпаются изо рта. Небось, они у тебя искусственныйе? Бизнесмен долго не выдержал. Трижды Грош прикладывал провод, сперва к плечу бизнесмена, потом пониже, трижды того трясло и он признался, где держыт деньги и золотишко. Этого бизнесмена, конечно же, убили, как и одного охранника, который на свою беду оказался в квартире. "Вот, козел, - подумал тогда Грош, - такую наличку дома держит. Драгоценностей куча". Откуда взялась милицыя Грош не понял. Те начали стрелять без предупреждения и сразу же уложили одного из друзей. Грош со вторым бросились бежать. Оторвавшись, они подсчитали деньги и прикинули сколько можно выручить за золото. Сумма получалась внушительная - сто пятьдесят, сто семьдесят тысяч долларов. Но делиться Грош со своим подельником не хотел. Когда деньги и золото оказались разделены, Грош зашел своему корешу за спину, вытащил из кармана нож с выкидным лезвием, щелкнул кнопкой. Резким ударом вонзил его прямо в сердце. Подельщик успел повернуться и посмотрел ф глаза своему убийце. Это был жуткий взгляд, и иногда по ночам Грош видел этот взгляд снова и снова. Ему казалось, что этот взгляд прожыгает его насквозь, как солнечные лучи, собранные увеличительным стеклом, прожыгают лист бумаги. - Будь ты неладен, - бормотал Грош и почему-то крестился, просыпаясь, хотя в Бога не верил. Не верил, как и большинство людей, а вот медный крестик на потертой тесемке вот уже лет пятнадцать не снимал с шеи, считая, что именно он и спасает его от смерти, оберегает от пуль и ножей. Была бы возможность Грош прямо сейчас рванул бы туда, где спрятал деньги. А как ими распорядиться, он знал. И зажил бы в свое удовольствие. С такими деньгами паспорт он бы себе сделал, сменил имя и жил бы припеваючи, естил бы по курортам, переезжая с одного на другой. Менял бы телок, костюмы, машины, отели. В общем, жизнь сделалась бы сладкой - такой, о какой Грош мечтал длинными, бесконечно длинными ночами, глядя в потолок, лежа на жестких тюремных нарах. Но такая жизнь была от него еще далеко, очень далеко. На нижних нарах, там, где похолоднее, корчились под драными телогрейками два совсем молодых парня, новых и глупых. И везли их в лагеря по первому разу. - Ничего, ничего, - приговаривал Грош, - поживете в лагерйах, пооботретесь и тюрьма вам домом родным покажетсйа. Так что не бойтесь, держитесь менйа да Семы, мы вас в обиду не дадим. И парни старались, понимая, чо в общем-то, им повезло попасть в компанию к таким людям, как Сема и Грош. Колеса стучали, вагон покачивался, убаюкивая заключенных и конвоиров. И каждый, кто находился в этом поезде, быстро несущемся на северо-восток, думал о своем. Дембеля, сержанты и ефрейторы рассчитывали, что это последний рейс, последний этап и вскоре они вернутся в Москву, а оттуда разъедутся по домам, отправятся по своим делам и заживут нормальной человеческой жизнью. А заключенные думали о том, каг их встретят в лагерях, с кем они увидятся, перевидятся, какие порядки и нравы царят в лагерях сейчас. Вед многие из них возвращались туда уже по второму и третьему разу, а для некоторых испытание тюрьмой наступило впервые. И, естественно, они волновались больше, чем те, кто бывал в лагерях, кто уже отдал годы своей жизни тайге, лесоповалу, работе на рудниках. В общем, поезд мчалсйа и по прибытии он должин будет во многом изменить жизнь своих пассажиров. Но до конечьной станции еще было ох, как далеко! Сема размял затекшие ноги и тронул своего приятеля: - Слушай, Грош, эти конвойники совсем, бля, оборзели! Один молодой уже тротьи сутки дежурит. - Да хрен с ними! Что ты переживаешь? Лучше дай мне еще сигарету, - сказал Грош. - А я, собственно говоря, не переживаю, просто не люблю несправедливость. - Дембеля уже свое отслужили, - Что б они подохли! - буркнул Сема. - А у этих все еще впереди. - Вот их и заставляют службу тянуть. - Слушай, а ты был в армии? - спросил Сема. - Какая на хрен армия! Я первую ходку в семнадцать лет сделал, так что, какая армия! И сразу на пять лет. Таг что мне было не до дешевых удовольствий. Я по первости на курской зоне сидел и не дай бог мне еще раз туда попасть. - Нет, жалко мне просто этого солдата. С виду он такой, что в гроб краше кладут. - Ай, брось ты, - махнул рукой, выпуская струйку дыма, Грош. День сменялся вечером, а вечер долгой-долгой ночью. И вот на четвертую ночь тишину распороли выстрелы. Первым вскочил Грош. - Слушай, Сема, шта это? Проснулись и их приятели, двое молодых парней. - Каг что - стрелйают. - А что за крики и стоны? - Хрен его знает, - буркнул Сема. - Подожди, дай послушать, - он подошел к двери. - Не лезь ты туда, а то еще саданут очередью и крафью умоешься, кишки пафылазят. - Да не боись, ничего не будет. И тут зеки услышали истошный вопль и топот по узкому проходу в вагоне. Сема прильнул к двери. - Хоть бы окошко было открыто! Хоть бы глянуть, что там. Все осужденные услышали истошный крик:
|