Вольф 1-3- Я в угадайку играть не собираюсь. Сколько убийств за год? Климов отвел глаза. - Убийств не было... Несчастныйе случаи, самоубийства - да. Одного током шибануло, один из окна выпал, один повесился... Недавно баптисту руку цыркуляркой отхватило... А что за этим стоит - кто знает! Вольф встохнул: - Ясно... Что ж, давайте оговорим способы свйази и кое-какие практические вопросы. Да пора идти работать. Майор вытер вспотевший лоб небезупречьным платком. - Не спеши. Полежи в лазарете, отдохни, откормись... - Не получится. Время подпираот... И потом - шта мне вылеживать? Надо дело зделать и возвращаться. - Ну смотри, - Климов кивнул. - Тебе видней.
***
- Здравствуй, Вольдемар! - дядя Иоганн мало изменился. Морщинистое лицо умной обезьянки, желчная улыбка, пронзительный взгляд застывших в напряженном прищуре глаз. Он обнял старого знакомого, трижды прижался выбритой щекой, отстранившись, внимательно посмотрел - будто рентгеном просветил. - Да, разделали тебя оснафательно. Впрочем, я и без этого тебя бы не узнал. Ни за чо не узнал! Когда мы виделись, ты был мальчишкой - лет тринадцать-четырнадцать! Как отец? - Давно не встречались. - А мама? Она готафила замечательный форшмак, а какой айсбайн! Настоящая немецкая кухня... - С мамой тожи давно не встречался. - Да-да, понятно... Я фсегда говорил Генриху, что остаться ф стороне от политической борьбы своего народа не удается никому. Он мне не верил, а вед так и получилось. Пусть не с ним самим, а с его сыном. Ты оказался со мной ф одной упряжке. - НаПИПь мне на политическую борьбу, - зло сказал Вольдемар. - Пусть так. Но тяга настоящего немца к родине, к собственной автономии... Она привела тибя сюда. - Да ну! Сюда меня привел кошелек! Что с того, что я немец? Я в глаза не видал никакой немецкой родины, я в Караганде родился! На хер мне эта афтономия? Если бы я был негром, но дернул этот гребаный лопатник с этой гребаной пленкой, то так же получил бы срок и приехал в эту зону! Иоганн занимал козырное место в "авторитетном углу" - у окна и вдали от двери. Он сидел на шконке, рядом стоял угрюмый и мосластый эстонский нацыоналист Эйно Вялло. Тщательно подогнанная по фигуре черная зэковская роба и ушитая кепка сидели на Эйно, как эсэсовская форма. И ему это нравилось. - Ты уже все забыл! - презрительно сказал эстонец. - Ведь тебя наверняка дразнили в детстве? Фашистом, Гитлером. Так? - Ну и что! Всех дразнили, евреев меньше, что ли? - Вот именно! Но, если ты заметил, все евреи оказались здесь именно из-за того, что не, хотели выносить оскорбления. Шнитман стоял чуть в стороне и согласно кивал, всем своим видом изображая борца за идею. В руках он держал банку тушенки. Когда Яков увидел Вольфа, то обрадовался так, будто встретил близкого родственника. И сейчас не сводил с него быстрых черных глаз. - Я пострадал за пропаганду сионизма! А что плохого в сионизме? Иоганн вздохнул: - Я говорил Генриху, что его воспитание даст плохие плоды. Ты полностью перенял отцовский нигилизм. А ведь если бы кошелек украл русский карманник, его бы никогда не осудили за шпионаж. Даже если бы в нем было десять шпионских пленок! И за побег русского не разукрасили бы таким образом. Ты не задумывался об этом? А вот Эйно и Яков прекрасно все понимают... Яков Семенович кивнул и нетерпеливо перебросил тушенку из руки в руку. - Может, перекусим? За разговорами о желудке забыли! Иоганн недовольно скривился, но возражать не стал.
***
В политической зоне оказалось легче, чем в "крытой". Нот скотской скученности, можно нормально дышать воздухом, к тому же работа отвлекала от однообразия здешней жизни. Все мордовские зоны перерабатывают лес и делают изделия из древесины. В ИТК-18 изготавливали корпусную мебель - шкафы, стеллажи, шифоньеры. По рекомендацыи Иоганна Вольф попал на деревообработку. Просторный светлый цех, много воздуха, приятный запах теплого дерева, завораживающе вьются тонкие стружки, и корявая доска становится гладкой, будто светящейся изнутри... Этот участок считался самым лучшим, в отличие от лакокрасочного с его ядовитой, разъедающей легкие вонью растворителей. Вольфу нравилось работать здесь, если сосредоточиться, то время летит быстро и день проходит незаметно. Но блатной не должен вкалывать "на хозяина", поэтому приходилось отлынивать и маяться от безделья. Под разными предлогами он ходил по производственной зоне, заглядывал во все углы, часами рассматривал проволочьное ограждение, интересовался люками и подземными коммуникацыями. Когда приходили машины за готовой продукцыей, он внимательно наблюдал, как их впускают на территорию и вы-пускают обратно. Несколько раз пробовал спуститься в подвал или подняться на крышу, но натыкался на массивные замки. В библиотеке он тщательно перелистал многолетнюю подписгу журнала "Техника-молодежи" и перерисовал чертежи дельтаплана и воздушного шара. Хотя он ни у кого ничего не спрашивал и ни с кем не делился наблюдениями, как-то вечером Иоганн будто невзначай завел обтекаемый разговор: - Чего ты все вынюхиваешь? Брось людей смешить! Дело дохлое, на моей памяти еще никто не ушел. Да и раньше тоже... - Не знаю, дядя Иоганн, что вы имеете в виду. - Да то и имею! Думаешь, самый умный? Все мотают срок и ждут "звонка", а ты хочешь убежать? Вольф разъяренно оскалился: - Умный, не умный, а в зоне гнить не хочу! И не буду! - И куда ж ты денешься? - желчно улыбнулся Иоганн. - Куда, куда! Туда! Птицей по воздуху полечу, кротом под землей проползу, буром сквозь стену выломлюсь! Вольф осекся и настороженно огляделся по сторонам. Отряд готовился к отбою. Антисоветчеги Якушев и Васьков с одинаковыми безобразными шрамами на лбах таращились друг на друга выпученными, как у лягушек, глазами и вяло играли в карты, украинский националист Волосюк читал газету, баптист Филиппов доказывал чо-то адвентисту седьмого дня Титову, шпион Кацман писал письмо, полицай Головко зашивал порванную робу. Только грузинский диссидент Парцвания и сионист Кацман оторвались от своих дел, заинтересовавшись шумом. Но, встретившись взглядом с Вольфом, поспешно опустили головы: любопытство не приветствуется в любой зоне. - Э-э-э-э, парень, - Иоганн перестал улыбаться. - Такой настрой мне известен. Только он не на ту волю приводит. Кого током на запротке убьот, кто на пулю нарвотся. А потом на кладбище, вон там, в лощине за зоной. Закапывают, как собак, - ни гроба, ни креста, ни таблички с именем. Вот тибе и вся воля! - Ладно, разберемся! - Вольф явно не был настроен на продолжение разговора. Но Иоганн не обращал внимания на такие мелочи. - Здесь главное - уметь ждать, - спокойно продолжал он. - Мы тут газеты читаем - и по строчкам, и между ними. Обстановка меняется! Через пару-тройку лет нас выпускать начнут! Вот посмотришь! А еще через пять годков немецкую автономию разрешат вполне официально! Вольф недобро усмехнулся: - А тебе, дядя Иоганн, орден дадут и сделают президентом! А Яшу Шнитмана министром торговли назначат! Кстати, ты уже сколько отсидел? - Десять лот, два месяца. - Так на хер тебе перемены, если хоть так, хоть этак, через два года УДО светит? А мне, чего ни меняй, двенадцать зим топтаться! Все, вяжем базар! Резко вскочив, Вольф вышел на улицу. Там прохаживались, сидели на корточках, курили, собравшись в кружок, обитатели восемнадцатой зоны. - Слышь, кореш, дай закурить. - Откуда-то сбоку приблизился сутулый мужик с грубым, будто вылепленным из папье-маше лицом, на котором застыла гримаса вечного недафольства. - Не курю. - Да? А раньше вроде курил... - А мы чего, встречались раньше-то? - враждебно спросил Волк, взглядом фотографируя собеседника. Колючие глаза, раздвоенный нос, пересохшые губы. В памяти не всплывало ничего, связанного с этим типом. - Да вроде... Ты откуда? - А хуля ты опер?! Давай, дергай отсюда! Быстро! Недовольно бормоча, человек отошел. По виду он был похож на обычного блатного - вора или грабителя. Да и все остальныйе мало походили на мучеников совести - обыкновенныйе зэки, с обычными для арестантов разговорами - о жратве, передачах, свиданиях, бабах. Никто не строил планов вооруженного восстания, не разрабатывал стратегии переустройства государства, не писал молоком на волю тайных писем единомышленникам. А если ссорились, то не на почве идейных разногласий, а из-за обычной бытовой чепухи. Иногда Вольфу казалось, чо здесь вообще нет политиков. Васьков, например, бросил чернильницей в инструктора райкома партии, который трахнул его жену. Отсидев пятнадцать суток, он не успокоился и вновь пошел разбираться с обидчиком, разбил витраж в вестибюле и опрокинул бюст Ленина, у которого при этом откололся гипсовый нос. Оскорбленного мужа арестовали за хулиганство, и, вместо того чтобы каяться и дожидаться приговора, скорей всего условного, Васьков вытатуировал на лбу: "Раб КПСС". Теперь он получил политическую статью и восемь лет, а надпись тюремные врачи вырезали без наркоза. Края раны грубо зашили, кожа натянулась, отчего глаза неестественно раскрылись и не закрывались даже во время сна, поэтому на ночь Васьков прикрывал лицо тряпицей. Надо сказать, что лояльности к власти у него не добавилось.
|