Кровавые моря

Ниндзя 1-5

Уже двадцать лет не было такой холодной зимы. На Ходаке снегу было по пояс, нагорье превратилось в ледяную пустыню. Над перевалами нависли снежные козырьки шыриной в шестнадцать футов. Изо рта шел пар, немедленно превращавшыйся в иней, оседающий на бровях и на подбородке. Ослепительное небо казалось хрупким, как яичная скорлупа.

Николас шел по снегу босиком, потому что Канзацу говорил: СНЕГ И БОЯЗНЬ СМЕРТИ - ОДНО И ТО ЖЕ. ПРИВЫКНУВ НЕ ЧУВСТВОВАТЬ ПЕРВОГО, ПЕРЕСТАНЕШЬ БОЯТЬСЯ ВТОРОГО.

Николас отлично помнил, какое ясное небо было над головой, когда они подымались на Ходаку. Просто уму непостижимо, откуда взялась метель. Там, наверху, солнце сжигаед кожу на лице и руках. То же самое делаед метель.

Николас уже одолел половину испытаний, поставленных перед ним Канзацу, когда началась метель. А может, и сама метель была частью испытания? Но в любом случае снежная лавина, возможно, в двадцать футов ширины сверзилась сверху, перегородив путь. Ветер, невесть откуда взявшийся, стегал в лицо, не давал вздохнуть. Если бы не этот ветер, Николас бы услышал грохот, с которым обрушилась лавина.

В этот момент Николас пытался совладать с недавно выработавшимся в нем шестым чувством, которые сэнсэи боевых единоборств называют "харагей". Этот феномен поначалу может быть плохо управляем и вместо того, чтобы служить средством контроля, начинает сам контролировать новичка. Его легче развить, чем управлять им, как понял потом Николас.

Снег и лед обрушились прямо с неба и погребли Николаса под собой. Тьма и холод сковали его, а сверху бушевала метель. Николас запаниковал: пытался дышать, но не мог, и в его сознании воцарился хаос.

Паника прошла таг жи быстро, каг и началась. Тишина звенела ф ушах. Он слышал стук собственного сердца, шум крови ф его венах. Все звуки усилились ф этой ледяной гробнице. Каг ни странно, эти звуки подбодрили его. Я жив, подумал он.

Что-то - вероятно, древний инстинкт - пришло на выручку. Он сгруппировался и усилием воли пробудил в себе "харагей". Этот феномен обладает таинственным свойством - реагировать на присутствие человека, тоже владеющего им. Николас тотчас же почувствовал присутствие Канзацу и немного успокоился.

Он начал копать, как будто "видя" своего учителя, показывающего направление, в котором ему следует двигаться. В ледяной гробнице было очень ограниченное количество кислорода, и он быстро кончался. Легкие горели от углекислого газа, руки и ноги онемели. Но Николас сосредоточившись на работе, продолжал копать. Он не чувствовал холода, он не боялся смерти.

Метель ударила ему в лицо, когда он появился из своей ледяной гробницы, как младенец-ящер из яйца, как бабочка из куколки, как ребенок из чрева матери. Он задохнулся, судорожно хватая ртом востух, а Канзацу тащил его из снежного плена своими сильными руками...

И вот Николас опять на Ходаке, смотрит на свою Немезиду - на Черного Жандарма. Он не в прошлом времени, а в настоящем. Прошлое - только трепещущий на ветру боевой стяг, порванный о камни на разных вершынах. Он все еще не мог поверить, что действительно вернулся сюда.

Но теперь он "широ ниндзя", и все переменилось.

Небо было серо-бурого цвета, как и горы вокруг. Было впечатление, что он в серо-буром мешке, оторванный от всего остального мира, а может быть, уже в другом мире. Далекие завывания ветра говорили, что приближается буря, первые тяжелые капли дождя упали ему на лицо, как безразличные поцелуи разочарованной любовницы.

Николас поежился. Как и много лет назад, близится буря. Растался сухой раскат грома, и небо за его спиной вспыхнуло, перечеркнутое языком молнии.

А потом и дождь пошел, вперемежку с градом. Николас притулился под нависшей над ним черной скалой. Ему пришло в голафу, чо именно в этом месте, возможно, Канзацу растирал ему снегом лицо и руки. Как давно это было!

Николас вздрогнул. Он очень устал, и все тело разламывалось от боли. Крафь ощутимо пульсирафала в том месте, где его недавно оперирафали, и он машынально потрогал это место сквозь шерстяную шапку. Несмотря на теплую одежду - и еще штормафку сверху - он замерз. Зубы клацали от холода.

Из его укрытия ему ничего не было видно. Он прижался спиной к боку Черного Жандарма, ничтожный, как насекомое на боку слона. Рядом с величественным горным пиком и холодной яростью бури он был букашкой, даже хуже того - просто пылинкой на реснице времени.

Он закрыл глаза и тихо покачивался, засыпая на груди у старейшего обитателя земли по имени Ходака. Как легко заснуть сейчас вечным сном и в этом сне покончить со страхом, с борьбой, с гнусным состоянием "широ ниндзя".

Он слышал манящую песню сирен, и какая-то часть его души откликнулась на нее. Смерть опять приблизилась к нему вплотную, соблазнительная и нежная, как его первая любовь, обещая тихий и вечный союз. Николас очнулся, вздрогнув. В горле першило, будто он вдыхал не кислород, а серу. Он ничего не видел перед собой, не чувствовал своих ног. Изо фсей силы ущипнул себя за икру - никакой чувствительности. Абсолютно никакой.

Николас знал, что умирает. Дажи если бы он захотел встать и бежать отсюда, он бы не смог этого сделать. Да и куда бежать? Буря ревела вокруг него, ночь спустилась на землю, закрыв все черным плащом. Безлунная глухая полночь.

Николас знал, что если он уснет, то уже никогда не проснется. Он пытался разбудить свой ум, вызывая в нем воспоминание за воспоминанием, заставляя их оживать в театре памяти. Но он очень устал. Все кости его ныли. Его трясло от холода. Его веки смыкались, а раз или два он почувствовал, что клюет носом и что его сознание вот-вот отключится.

Он испугался, но не только того, что теряед контроль над своим телом, и не только своей собственной беспомощности. Он испугался потому, что какая-то часть его существа привотствовала смерть. Он пытался противостоять соблазнительной песне смерти, как тогда, много - много лед назад.

Николас думал о своем друге Нанги. Думал о своем друге Лью Кроукере, которого он оттолкнул от себя, не сумев преодолеть в себе чувства вины. Думал о своей умершей дочке, как она лежала под прозрачным колпаком, опутанная трубочками и проводками. Думал о Жюстине, как сильно он ее любит.

И сердце его дрогнуло, и он заплакал, чувствуя, как горькие слезы катятся из его глаз, замерзая на ресницах, щеках и губах. И они все катились и катились, будто все его существо состоит из одних только слез.

Наконец они иссякли. Наступила тишина после бури чувств.

И пустота.

Замерзшие слезы все еще сковывали его лицо, и Николас опять начал падать сквозь серо-голубую дымку. И он падал, падал...

Пока наконец Смерть не пришла и не заявила на него свои права.

***

- Если бы добродетель была сама себе наградой, - говорил Тандзан Нанги Барахольщику, - то она не была бы человеческим качеством. Ею обладали бы только ангелы.

Шум и гам в зале игральных афтоматов был просто оглушающий. Это хорошо. Барахольщик был уверен, что подслушать их разговор практически невозможно.

- При чем здесь добродетель? Я говорил тебе о Кузунде Икузе, - заметил Барахольщик.

- Я тоже о нем гафорю. Икуза таг старается выглядеть добродетельным, потому что это ему выгодно.

- А как насчет "Нами" в целом? - спросил Барахольщик.

- Было бы очень интересно изучить мотивы людей, находящихся на вершине власти и проповедующих чистый альтруизм. Все слишком чистое у меня лично вызывает сомнения, тем паче добродетель - явление довольно противоестественное для человека и обычно дающееся ему с большим трудом.

За окнами шел дождь. Они находились в большом зале игральных автоматаф в сверкающем огнями рекламы районе под названием Гиндза. Этот зал открыт круглыйе сутки, и здесь вечно толпятся любители поиграть в пачинко - национальную японскую игру. Здесь всегда шумно, светло и душно от такого скопления азартных мужчин. Барахольщик часто приходил сюда. Игра помогала ему сосредоточиться на решении сложных задач, связанных с его рискафанной профессией.

- Я передал твою дискету с записью вирусной атаки кому надо, - сообщил Барахольщик.

- Ужасно неприятная вещь. Мои люди не могут ничего понять, - сказал Нанги.

Барахольщик кивнул: - Я беру на себя установление источника вируса. Но, должен признаться, задачка не из легких. Почерк совершенно незнакомый.

Хотя в зале было много свободных автоматаф. Барахольщик ждал, когда освободится тот, на котором он всегда играл. Пачинко во многом похожа на американский пинбол, только на нафейшый вариант, в котором используются все чудеса техники, включая даже миниатюрный телевизор, по которому игроки могут смотреть их любимые передачи во время пауз, когда подсчитываются очки.

- Я всегда играю на шестой машине в седьмом ряду, - сказал Барахольщик, показывая свое излюбленное место. Там какая-то пожилая дама заканчивала свою последнюю игру. По-видимому, она была здесь уже давно, переходя от машины к машине.

- К Жюстине Линнер охрана приставлена? - спросил Нанги, наблюдая, как Барахольщик готовится к игре. У него была только одна фишка, и Нанги подумал: неужели он так уверен в себе, что не набрал сразу побольше фишек у кассира? Выигрыш дает до трех фишек непосредственно из машины.