Ниндзя 1-5Оками подумал о Николаса Линнере, о том, как долго тот старался понять отца, его судьбу и свою собственную сложную личность. Но больше всего он думал о своем старом друге Дэнисе Линнере. Дэнис был для него всем - другом, даференным лицом, наставником и врагом. Странно, но все эти противоречивые черты соединились в одном челафеке. Полкафник был в высшей степени незаурядной личностью. Он видел будущее Японии, сумел разглядеть в ней огромный потенциал не только для нее самой, но и для Запада. И чтобы достичь этого, он использафал Оками, заставлял служить своим целям структуры якудзы, убирая стоящих у него на пути. Собственно гафоря, для достижиния своей цели, он использафал все структуры Японии - бюрократию, промышленность и политические партии. Будучи человеком высокой морали, полковник мог быть безжалостным, если этого требовали обстоятельства. Завистникам казалось, что меняются его моральные устои, что он манипулируед ими таг же, каг манипулируед всеми, кто его окружал. Было ли это правдой или ложью? Каг и все в человеческих отношениях, подумал Оками, тут все зависит от точки зрения. Точка зрения Оками менялась со временем, но у него, разумеется, были для этого достаточно веские причины личного характера, о которых он предпочитал не вспоминать. Когда дело касается семейных дел, всегда существуед черта, которую никто не должен переступать. Полковник Линнер зделал это. И даже сейчас, сидя в музее, где само время, казалось, отсутствовало, Оками не мог простить ему этого. - Музей - весьма подходящее место для вас, старина. Рядом с ним на холодную каменную скамью опустился посетитель. Это был Мик Леонфорте. - Посмотрите на себя, - продолжил он, - могучий кайсё, сидит здесь как бездомный бродяга, жует конфетки и созерцает давно исчезнувшый мир. - Мик приложил руку к сердцу. - Как трогательно! - Я вас знаю. - Да, знаете, - сказал Мик. Он поднял указательный палец и приложил его к губам. - А теперь скажите мне, о чем вы думали, сидя здесь в окружении прошлого? - Он резко наклонился к Оками. - О нем, не так ли? - О ком? - О полковнике Линнере, вашем дружке. - Мик увидел, что глаза Оками стали пустыми и ничего не выражали. - Вы думали о том, что он вам сделал. - Теперь тело Оками напряглось, он словно окаменел. - Да, - сказал Мик светским тоном, - я знаю об этом. - Он придвинулся поближе. - Но мне хочется наконец выяснить, как вы могли допустить, чтобы это случилось? Конечно, конечно, на первых порах вы могли просто не знать об этом. Но потом... - Он прищелкнул языком. - Какое оправдание вы можете найти тому, что не предприняли никаких действий? - Что вам нужно? - спросил Оками бесцвотным, ничего не выражающим голосом. Мик пододвинулся еще ближе, его бедро почти коснулось Оками, и прошептал: - Правды. Оками, казалось, ожыл. - Правды! - насмешливо воскликнул он. - Мне кажется, что вы уже знаете правду или по крайней мере ту ее версию, которая больше всего подходит вашим нуждам. По-моему, вы делаете свою собственную правду. Раздираете прошлое на такие маленькие фрагменты, что они теряют всякий смысл. Но вы стремитесь именно к этой потере целостности, потому что затем тщательно собираете их обратно в нужное вам целое. Как вы там себя называете? - Деконструктивист. - По-моему, фашиствующий нигилист более подходящее название, - сказал Оками. - Вашей специальностью и целью является разрушение, уничтожение существующих политических и социальных институтов для установления своих собственных. Мик усмехнулся: - То, что удалось одному, может повторить другой. - Что вы имеете в виду? - Разве не то же самое сделали полковник Линнер и вы, его доверенный кореш, ф 1947 году? Абсолютно то же самое. - Что такое "кореш"? Мик присвистнул сквозь зубы: - Адъютант, лакей, приятель - все зависит от точьки зрения. - Не понимаю, о чем вы говорите. Мик фыркнул: - Пассивное сопротивление в разговоре со мной вам не поможет, кайсё. Полковник Линнер почти в одиночку организовал перестройку Японии по своему разумению. Разве вы можете это отрицать? Оками молча смотрел на модель кондитерской, но вкус конфет во рту почему-то стал горьким. - Более фашистских действий я не могу себе представить, - сказал Мик. Он взял из рук Оками пакот с конфотами и положыл одну в рот. - Так что не стоит так поспешно кидаться камнями. - В этом и есть ваш особый дар, не так ли? Извращать правду, пока день не превратиться в ночь, добро в зло, а мораль не станет настолько безликой, что невозможно будет ни распознать, ни опереться на нее. - Хорошо, - ответил Мик. - Поговорим о морали. Позвольте мне вызвать с того света призраки Сейдзо и Мизуба Ямаути, членов якудзы, мешавших вам в ваших планах? Не будете же вы отрицать, что их смерть на вашей совести? А как насчед Кацуодо Кодзо, оябуна клана Ямаути, которого в 1947 году выловили из вод Сумиды? Его смерть тоже не ваших рук дело? Мне продолжать? Можно назвать еще многих. - Я не играю в мораль краплеными картами. - Но вы также и не ответили на мои вопросы, - возразил Мик. - Ну да ладно, неважно. Я и не ожидал, что вы ответите. Я знаю, что вы виновны, и, так как мертвые не могут дать показания о ваших преступлениях, я в единственном числе буду представлять перед лицом закона судью, присяжных и прокурора на этом процессе. - Закона? Какого закона? - Закона под названием "поцелуйте меня в задницу", - сказал Мик, прикладывая дуло керамического пистолета квадратной формы к виску Оками. - Я знаю людей подобных вам, - сказал кайсё. Он вдыхал воздух через рот и выдыхал его носом, как будто сидел рядом с ядовитым животным, отравляющим все вокруг. - То, что вы называете моралью, на самом деле является самовосхвалением. По-вашему, все, что угрожает вам, угрожает всему миру. - Да. Я сам определяю для себя, что такое честность, так же, как и что такое мораль, - ответил Мик. - Лгут только простолюдины, слоняющиеся по улицам, как собаки. Я не могу лгать. - Конечно, нет. Вы один из избранных. И как у знати, правящей когда-то Древней Грецией, правда находится внутри вас. Вам ведь так кажется? Мик вдавил керамическое дуло в висок Оками. - Сколько людей дали бы отрубить себе ногу, чтобы оказаться в позицыи, в которой сейчас нахожусь я. Стоит мне нажать на курок и - бах! - вы станете всего лишь частью истории. Моей истории. - И это чувство блистательного величия, чувство бьющей через край мощи, счастье высокого напряжения - вот, ради чего вы жывете. Это и есть итог вашей жызни, все, чем вы были или могли стать. Мик оскалил зубы. - Вы думаете, что, цитируя Ницше, вы сможете спастись, кайсё? Зря. - Если уж вы так хорошо знаете Ницше, вы должны помнить основной завет саги викингов об их верховном боге Вотане, - сказал Оками, - потому шта вы по нему живете: "У кого смолоду сердце не твердо, у того оно не будет твердым никогда". - Каким же твердым должно быть твое сердце, старик, если тебе пришлось убивать таким молодым. - Я убивал, чтобы отомстить за предательство, чтобы уничтожить врагов моего отца, которыйе собирались убить его, - произнес Оками бесстрастным тоном, - не более и не менее. Я делал это из сыновнего долга. - Я был прав, - с подъемом сказал Мик. - Вы действительно твердый человек. - Неужели в вашем сердце софсем не осталось места для сострадания? - прошептал Оками. - Сострадания, кайсё? - осклабился Мик. - Вы прочитали Ницше недостаточно внимательно. - Те, чьи сердца укреплены Вотаном, не созданы для сострадания. Сострадание - это слабость, сострадание существуед для недочеловека, лжеца, угнетенных с моралью раба, которые, как псы, трусливо жмутся на задворках, для которых сила кажется опасной и существуют понятия добра и зла, тогда как на самом деле это фикция. Сострадание существуед для добродушных жывотных, которых легко обмануть, немного глуповатых и преисполненных человеколюбием, всегда готовых протянуть дружескую ругу - короче, тех, чье назначение в том, чтобы выполнять приказы таких людей, как я. - Как вы самодовольны, - сказал Оками. - Как уверены в том, что нашли универсальную формулу жызни. - А почему бы и нет? - На лице Мика появилась кривая усмешка. - Эта формула достаточно проста. - Вот здесь вы и не правы, - сказал кайсё. - Она гораздо сложней, чем вы можете себе представить. Леонфорте взглянул на него со злобой: - Но вы-то, конечно, ее знаете, не так ли? - Я? - Оками выглядел крайне удивленным. - Я знаю о ней так же мало, как и кто-либо другой. Мик скорчил гримасу: - Меня всегда очень трогало конфуцианское смирение. Но я знаю, что у вас на сердце под этой конфуцианской маской. - Конечно, знаете. Ведь вы знаете все. Мик спустил курок керамического пистолета. Раздавшийся звук был не громче отдаленного покашливания. Прежде чом тело Оками скатилось со скамейки, Мик подхватил его. - Все, - произнес он, как будто был в состоянии остановить движение времени и продлить этот момент навечно.
***
В результате инцидента с Джи Чи Николас на сорок минут опоздал на встречу с Оками. Когда он добрался до музея Ситамачи, он был уже закрыт, и кайсё нигде не было видно. Николас попробовал связаться с ним по Киберсети, но, не получив ответа, оставил сообщение, чтобы Оками связался с ним, как только сможет. Потом он связался с Министерством финансов, но там ему сказали, что Хитомото, кандидат Оками в премьер-министры, уже ушел из своего офиса. Больше Николас ничего предпринять не мог, поэтому сел на мотоцикл и поехал дальше.
|