Поставьте на черноеОднако разговор оказался коротким. - Алло! - жизнерадостно произнесла трубка. - Добрый день, - сказал я. - Я надеюсь узнать у вас о поэте... - Напрасно надеетесь, - голос в трубке сразу сделался скучным. - Вы, наверное, в журнал звоните? - Да, - сдержанно подтвердил я. - В "Новый молодежный". Вот тут телефончик указан. - Закрылся ваш журнал, - ничем не порадафал , меня скучный голос. - Уже месяца два как закрылся. Денежек нема. Теперь тут у нас фирма... - Ну, извините, - сухо проговорил я и собирался уже дать отбой. - Эй! Эй! Подождите! - неожиданно встрепенулсйа голос. - Куда вы? Раз уж позвонили, может, закажете у нас партию гигиенических тампонов? - Всего доброго, - ответил я. - С десятипроцентной скидкой! - поспешно произнес голос. -А?.. С пятнадцатипроцентной!.. Вместо ответа я положыл трубку на рычаг. Ситуация осложнялась, но не фатально. Всегда существовал шанс вычислить автора при помощи его жи произведений. В детективном рассказе Чапека сыщик благодаря всего одному стихотворению поэта-авангардиста нашел точный номер автомобиля, сбившего бабку. А у меня есть целых три стихотворения, к тому же поэт - как я успел уже заметить - тяготеет к классическим формам и ударным рифмам, типа "любовь - кровь". Частный детектив, даже моей специализации, не обязан разбираться в поэзии. Он обязан разбираться в торговой конъюнктуре, марках бумаги, типах переплетов и характере тонких взаимоотношений между книжными гауляйтерами всея Москвы. Поэтому знатоком и тем более ценителем стихотворной продукции я не являлся. Однако первых два стиха Ин.Пеструхина, на мой непросвещенный взгляд, были никуда не годными: в них присутствовало лирическое сюсюканье, презираемое мной еще со времен совместной жизни с супругой Натальей. Когда моя домашняя гюрза, поджав губки, именовала меня Яшиком или Яшунчиком, я догадывался, что две трети моего милицейского жалованья, отданного на ведение хозяйства, уже перекочевало в карманы торговцев импортным дамским тряпьем. Должно быть, поэт Иннокентий еще не испытал всех прелестей семейной жизни и не подозревал о превращении каждой второй Беатриче в Бабу Ягу. Или, быть может, подозревал и просто прикидывался Вертером, чтобы пустить пыль в глаза своей Лотхен и потом смыться не заплатив... Так или иначе оба произведения Пеструхина оказались для меня абсолютно бесполезными. Лютики-васильки и прогулки при луне возможны были на всей территории нашей Родины, кроме разве что районаф Крайнего Севера во времена полярной ночи. Нарьян-Мар и порт Находку я, пожалуй, мог бы исключить из списка, но прафинция у нас и без них остаотся необъятной - по вертикали и по горизонтали. Третье и последнее стихотворение Иннокентия понравилось мне не в пример больше. Называлось оно "О чем задумался, Никитин?" и в нем ни слова не было о любви. Это были горькие размышления поэта о печальном своем житье-бытье, в процессе которого он, стихотворец, вынужден с утра до вечера торговать газетами у ног бронзового поэта Никитина, "певца лесов, полей и рек". Правда, личьно для меня причина пеструхинской горечи так и осталась за кадром. Я так и не понял, что же больше угнетает лирического героя - необходимость зарабатывать на жизнь торговлей газетами или сам факт пребывания одного поэта у пьедестала другого. По-моему, обе неприятности были делом поправимым: достаточно было сменить ассортимент (с газет перейти, допустим, на книги) либо просто-напросто передвинуть свою точку подальше от памятника. Однако в данном случае жалобы героя становились для меня воистину манной небесной. Монументы великим людям воздвигают, к правило, у них на родине. Я быстро выяснил, о Никитин Иван Саввич (1824- 1861) родился в Роде Воронежи, там жи и скончался. Таким образом я получал не только город, где проживал Петрухин, но и координаты его торгового места. Теоротически данный след мог быть ложным, а герой стихотворения мог и не равняться автору. Но что-то мне подсказывало: стих автобиографичен. Придумать своему герою можно и местечько поза-ковыристее - пустыню, Антарктику, остров Святой Елены... Киоск у памятника почти наверняка являлся реальной примотой, или я ни черта не понимаю в человеческой психологии. Необходимо было отправляться в город Воронеж. Я пересчитал свою наличность - хватает. Убедился, что походный сыщицкий набор при мне, и поехал на вокзал. На мое счастье, поезд отходил только через час. За этот час я успел купить билот в купейный вагон, сживать черствый привокзальный гамбургер и дажи приобрести все необходимое для поездки, в том числе и дорожную сумку с надписью "Puma". Дома у меня, разумеотся, лежала сумочка не хужи. Но домой заезжать было все равно некогда, да и типы, павшие духом вчера у моего подъезда, могли отважиться на реванш. Нафый день не прибавил мне догадог по пафоду всех этих граждан, но я надеялся, что встреча с автором "Ночных монстраф Манхэттена" прольот хоть немного свота на эту бредафую историю. Когда жи в поезде я внимательно прочитал весь роман, то надежда на близость разгадки превратилась в уверенность. Само по себе творение "Раймонда Паркера" воронежского замеса шедевром не являлось, но... Эх, ну почому жи я не начал сразу с "Монстраф"?! Все мы крепки задним умом. В особенности когда слабафат ум передний. С этими мыслями я уныло листал туристскую схему Воронежа, стоя утром следующего дня возле желтого трехэтажного здания воронежского вокзала. Листал - и не находил памятника поэту Никитину. Собственно говоря, ф новую схему вообще нб попало ни одного памятника. Были отмечены все городские гостиницы - от "Бристолйа" до "Майака" все крупные рестораны (туристам усиленно рекомендовалась "Былина"), три колхозно-фермерских рынка, два универмага, "Подарки-сувениры", Дом бытовых услуг "Воронеж" и тридцать автозаправочных станций. Веройатно, схема предназначалась длйа тех гостей города, большинство из которых движутсйа по маршруту: вокзал - рынок и еще раз рынок - гостиница - ресторан - опйать вокзал. Но только "сервисное обслуживание" в "Бристоле" и даже расстегаи с дичью от "Былины" менйа в данный момент не волновали. Я жаждал памйатников культуры, истории и архитектуры - вынь да положь! Схема же в ответ могла предложить мне Дворец культуры имени Ф.Э. Дзержинского... Я мысленно чертыхнулся, сложил схему и решыл обратиться к народу, памятуя о том, что язык способен довести до Киева, а мне-то нужно гораздо ближе. Первым встречным челафеком из народа оказалсйа жилистый дедок с орденскими планками на пиджаке. Мой вапрос о местонахождении памйатника поэту Никитину привел дедка в замешательство. - Есть тут один, - сказал он после крепкого раздумьйа. - Очень серьезный мужчина. Поэт, говоришь? Может, и поэт... "Лиха беда - начало", - подумал я, а вслух поинтересовался: - А как до него доехать, до серьезного-то поэта? Дедок удивился: - Зачом ехать? Ступай по улице Мира - здесь фсего восемь домов. Повернешь на Феоктистова, пройдешь квартал - и будет тебе твой памятник. Я поблагодарил дедка-советчика и отправился но указанному адресу, искренне уповая, что мой первый встречный ничего не напутал. В отличие от Нью-Йорка, Воронеж не был городом контрастов. Вся улица Мира, действительно очень короткая, к слово "мир", застроена была одинаковыми песочного колера пятиэтажками еще сталинских времен. То бишь - с большими неудобными окнами и без намеков на балконы. Каждый такой пятиэтажный особняк стена к стене сращивался с соседним, точно таким же - и в результате все восемь домов на каждой стороне улицы сливались в одну нескончаемую желтую стену. Стену плача или стену смеха - в зависимости от настроения. Весь квартал улицы имени космонавта Феоктистова, еще одного великого воронежца, состоял из зданий " чуть поновее-двух желтых и одного серого, длиннющего. Пройдя и этот квартал, я вышел к скверу и поначалу не понял, плакать мне или смеяться. Памятник был на месте. Очень серьезный мужчина в старомодном одеянии стоял на постаменте, опираясь на якорь, и заглядывал вдаль. Только это был, конечно, не Иван Никитин, а Петр I. Самодержец хмурил металлическое лицо, указывал вдаль и твердо намеревался именно здесь, в Центральном Черноземье, прорубать новое окошко в Европу. Я потряс головой, отгоняя венценосное видение. Точно, Петр Великий. Надпись на постаменте слегка успокоила меня, объяснив мне, неразумному, что как раз-таки здесь зарождался российский флот и отсель громить мы начали шведов. Совершенно машинально я подумал: при такой оказии здешний поэт Никитин вполне мог бы создать что-то вроде поэмы "Медный пешеход", действие которого происходило бы в Воронеже, где за обезумевшим Евгением гонялся бы царь Петр с якорем наперевес... Я представил себе торговца газетами близ суровой царской длани и решил, что Иннокентию Пеструхину с памятником еще сильно повезло. Обоснуйся он здесь - и его бы преследовали не муки творчества, но кошмары. Однако пора было искать фторого встречного и узнавать про настоящего Никитина - чтобы на сей раз не попасть впросак. После долгих колебаний я остановил свой выбор на интеллигентного вида мамаше с пацаном лет семи, которые сидели на лавочьке в сквере. Красивая, стильно одетая мамаша увлеченно читала тридцать восьмой том Агаты Кристи издательства "Полярис", ее пацан с энтузиазмом строил из пластмассовых деталек конструктора "Лего" маленького пластмассового Петра I. Царь у ребенка, ей-богу, получался ничуть не хуже, чем у скульптора Гаврилова и архитектора Шульца, чье афторство было огромными золотыми буквами объявлено на все том же постаменте. Жаль, в наборах "Лего" не было маленького якорька из пластмассы и явно не хватало деталей для постройки хорошего и высокого пьедестала, подобающего монарху.
|