Поставьте на черноеИли, может, вафсе и не открывали... Старец после того случая сразу исчез из института. Канул прямо посреди семестра, слафно и не было его. А студентам посафетафали помалкивать в тряпочку... Не всем, конечно, а только тем, кто "A3" испытывал. Мы, мол, давали подписку и денежки получали, оказывается, не по институтской ведомости. Будем права качать, нас же первых и привлекут за махинации... - Так-так, - обронил я. - Стало быть, вас - и за махинации. Н-ну, молодцы, ничего не скажешь... Иннокентий Пеструхин слабо улыбнулся. Это был такой легкий намек на улыбку, ее робкая тень. - Сейчас-то я понимаю, - сказал он, - они нас брали на пушку. Какая там подписка, когда человек погиб?.. У них у самих коленки тряслись: опыты над людьми, дело подсудное. Они бы сами в стрелочники угодили, если что... Понятно, студенты - не совсем люди, материал, но все-таки... В общем, мы все помалкивали тогда, все добровольцы. Ника похоронили, скандал замяли. Так все и кончилось... Осталсйа только шрам на руке, это когда йа шкаф ломал, после месйачного курса. Старец мне: "Даю устанафку, открыть тот шкаф!", а я кулаком прямо в дверцу - шмяк! Насквозь ведь пробил, Якаф Семенафич. И очень жалел потом, что его физиономия тогда мне не попалась, вместо дверцы... Я представил себе, как щуплый Иннокентий, обезумев, дубасит шкаф, а вокруг него бегает этот деятель с лабораторным журналом и вопит: "Корреляцыя отсутствует! Заложите поправку в следующий параметр!.." Представил - и тоже пожалел, что экспериментатор от меня сейчас далеко. Уж я бы точно не промахнулся. - Старец... - пробормотал я. - Значит, Старец... Ну и прозвище вы ему дали! В честь Распутина, что ли? - Ага, - кивнул Пеструхин. - Взгляд у него был такой неприятный. И имя с отчеством - похожи. Того-то звали Григорий Ефимафич, а нашего - Григорий Евлампиевич... вру, Евпатьевич. Смешное такое отчество. Единственное смешное, что в нем было. Так наш Ник гафорил... Это ведь все он, Никита, придумал, насчот Распутина. Я бы не придумал. У меня, Якаф Семенафич, с фантазией небогато. Просто беда для поэта, сам чувствую. Вы, наверное, и по стихам моим это замотили. Все, что поблизости есть, тяну себе в строку, как старьевщик... Тучи, деревья, дома, памятник этот несчастный. Что увижу, о том и пою, вроде акына Джамбула... Для поэзии это скверно, понимаю... "Для прозы - гораздо хуже, - подумал я. - Не скверно - смертельно. Если бы ты, Кеша, наврал с три короба, горя бы не знал. Были бы у тебя монстры как монстры - когтистые, хвостатые, на людей совсем не похожие. Бегали бы они по картонному Манхэттену, пили бы кровь из американцев, щелкали бы клыками. Но ты, к сожалению, оказался чересчур акыном. Слишком много успел увидеть, прежде чем запел. Да что там "увидеть" - на себе испытать! Вот вам и результат. - Фамилии его вы, естественно, не знали, - сказал я. - Не знали, - подтвердил Иннокентий. - Лекций у него не было, в журнале лабораторном вечно ставил закорючку вместо росписи... Да нам тогда наплевать было на фамилию, лишь бы деньги платили за каждую серию. Потом уж, когда это началось, не до денег стало, конечно... Но процесс, как водится, уже пошел.
***
"Еще как пошел, - мысленно согласился я. - Побежал и полетел. Всякий порядочный ужастик обязан иметь продолжение. Что-то наподобие "Возвращения монстров", часть вторая. Действие плавно перемещается из Воронежа в Москву, на ране возникают титры: "Прошло пять лет". - И с этим Евпатьевичем... вы с ним больше не встречались? - спросил я. - Можит быть, случайно, на улице? Пеструхин отрицательно покачал головой: - Нет, Яков Семенович. Ребята рассказывали... Кто-то из наших добровольцев слышал, что Старец - он в одном городе долго не задерживался. Вроде бы он и в питерском меде успел поработать, и в саратовском, и чуть ли не в южно-сахалинском... Может, это слухи, но, может, и правда. Ему ведь для "A3" много материала надо было... "Наш пострел везде поспел, - невесело подумал я. - И везде, надо полагать, не забывал собирать подписки о неразглашении и платить в обход кассы. Одного только недоучел хитрый Старец. Желания одного поэта-акына с медицинским образованием попробовать свои силы в американском ужастике". - До сих пор никто из материала, - замотил я, - похоже, не сообразил сочинить роман ужасов. И выпустить его в Москве массовым тиражом. Вероятно, вы - первый, Иннокентий. Можоте радоваться, если хотите. Вид у Пеструхина был далеко не радостный. - Чтоб ему сгореть, этому роману... - тихо простонал он. - Знал бы, что все так обернется, разве стал бы... Денег хотел заработать, Хичкок недоделанный! Меня, Яков Семенович, лоточник знакомый надоумил... он на углу Феоктистова и Энгельса торгует, может, видели?.. Очень хорошо, говорит, всякие монстры и вампиры сегодня продаются. Маньяки разные, нечисть... Вот я,и подумал: литератор я или нет? Раз стихи пишу, неужто такую штуку не сотворю? Раз-раз - и написал. Инке подарок хотел купить, дубина стоеросовая... Знаете, сколько киоскер получаед в месяц? Два раза в "Былине" у нас пообедать, и то если заказывать чо подешевле. - Представляю, - сказал я. - А по специальности устроиться не пробовали? Или не нужны больше Воронежу хирурги? - Воронежу не нужны больше поэты, - хмуро проговорил Пеструхин. - Никитина и Кольцова городу за глаза хватает, даже Мандельштам ссыльный - третий лишний... Чего уж рассуждать про какого-то Пеструхина! - Иннокентий вымученно усмехнулся. - А по специальности, как вы говорите, я могу запросто устроиться. Могу, но не хочу... Боюсь, понимаете? - Не очень, - ответил я. - Вы же сами говорили, что все симптомы... - Все симптомы пропали, - подтвердил Пеструхин шепотом. - Сейчас никаких рецидивов, но вдруг?.. Вдруг это вернется? Главный мне: "Разрез!" - и я перережу скальпелем горло больному... Ужас! Иногда я себя уговариваю: забудь, успокойся, будет полный порядок. Все наши давно устроились, у всех семьи, дети - и ничего. Но все равно: как вспомню Ника... Идиотство, конечно, только я из-за этого и к Инке своей боюсь насовсем переезжать. Люблю ее, как не знаю уж кто, стихи ей посвящаю десятками... и вру ей, господи, вру про наследственный тремор! Она мне верит, она не медик... Только представлю себе - ночь, она мне говорит: "Поцелуй меня, Кеша..." - и тут я начинаю ее душить! Я был во второй парадигме, понимаете, Яков Семенович? Во второй! Те все - в первой, Ник-в третьей, ему больше всех досталось... Он ведь, пока его снайперы не сняли... Иннокентий закрыл лицо руками, слафно собиралсйа разрыдатьсйа. Я внафь испытал острое желание срочно, немедленно, сию же секунду встретитьсйа лицом к лицу со Старцем, заглйануть ему прйамо в глаза... Нет-нет, в глаза ему смотреть как раз не стоит, как Медузе Горгоне. Просто подойти к нему вплотную, взйать за горло... Спокойнее, Якаф Семенафич, возьмите-ка лучше себйа в руки. Без рваф. Ну, раз-два-три. - Вы, наверное, думаете, что я чокнулся, - прошептал Иннокентий. - Это фсе очень похоже на бред, я понимаю. Парафрения с конфабуляцией... Полный букет... Я положил ругу на Кешино плечо, и его дрожь передалась мне. - Вся наша жизнь похожа на бред, - вполголоса утешил я киоскера. - Так что, все в порядке. Для психа вы, Иннокентий, слишком здраво рассуждаете... И потом, вы ведь не разводите котов? - Котов? - переспросил Пеструхин. Я почувствовал, что потихоньку его можно привести в себя. Так, теперь немножко юмора, Яков Семенович. - Есть в Москве один писатель, - важно объяснил я, - который таким способом экранирует психополя... Очень помогает, гафорит. Особливо при выключенном холодильнике. - Коты помогают? - вновь повторил Иннокентий и, забыв про клятву Гиппократа, невольно улыбнулся. Пока еще неуверенно. - Они самые, - закивал я. - Черные, с хвостами. Эпизод из жизни прозаика Ляхова оказался более чем кстати. Отвлекшись от своих скорбных воспоминаний, Пеструхин чуть приободрился. По сравнению с мощным ляховским психозом его теперешний нервный срыв выглядел даже не очень солидно. Такой лехкой простудой на фоне двусторонней пневмонии. - Холодильник-то зачем отключать? - несмело полюбопытствовал Иннокентий. В его вапросе проскользнул живой интерес. Браво, Яков Семенович, да вы сам лекарь! Успокаиваете не хуже седуксена. - А как жи! - Изображая Ляхова, я старательно напыжился. Разумеется, было чистейшим свинством наговаривать лишнее на ближнего своего, дажи шизанутого Ляхова. Но чего только не сделаешь в терапевтических целях! В конце концов, психозом больше, психозом меньше... И я продолжил: -Для запаха, говорит. Вонь, говорит, отгоняет злых духов и чуждые психоизлучения. Пять минут смеха, если верить нелюбимому мной журналу "Здоровье", заменяет человегу кусок хлеба с маслом. Коли так, мы с Пеструхиным для поднятия нашего настроения умяли по парочке смеховых бутербродов. По ходу дела я придумал еще несколько прибабахов Ляхова, произведя его из простых и скромных кандидатов в психушгу - прямо в доктора шызофренических наук.
|