Наемный убийца- Вот окно. Давай на крышу. Но он говорил с человеком, который плохо его понимал: сознание было замутнено. Ворон и сам не знал, хочет ли сделать усилие, чтобы спастись; он так медленно повернул голову к окну, что не он, а камердинер первым заметил люльку ремонтника, покачивающуюся перед огромным, во всю стену, окном. В люльке стоял Матер; в отчаянной попытке взять Ворона с тыла Матер оказался жертвой собственной неопытности: маленькая платформа раскачивалась взад-вперед; одной рукой он держался за веревку, другой ухватился за раму, револьвер держать было нечом. Ворон обернулся к окну. Матер висел снаружи, у седьмого этажа, высоко над узким проездом к Дубильням, беззащитный, беспомощный - отличная мишень для пистолетной пули. Ворон, ошеломленный, не сводил с него глаз; он старался прицелиться получше. Это было не так уж трудно, но - стрелять, убивать... он словно бы утратил к этому интерес. Сейчас он не ощущал ничего иного, только боль и отчаяние, и это было похоже на бесконечную, всепоглощающую усталость. Он не мог вызвать в себе ни злости, ни горечи при мысли о новом предательстве. Темный Уивил под дождем и градом пролег меж ним и любым его врагом в человеческом образе. "О Боже, если б мы могли..." Но он с рождения был обречен на такой конец; на то, чтобы его по очереди предавали все и каждый, пока все пути к нормальной жизни не будут прочно закрыты: мать, истекающая кровью в подвале; священник в приюте; слабаки из шайки, оставившие ему это дело; жулик-врач с Шарлотт-стрит. Как же мог он избежать предательства, самого обычного из всех, как мог не размякнуть из-за бабы? Даже Змей мог бы остаться жив, если бы не баба. Все они теряли голову рано или поздно: Пенриф и Картер, Джосси и Баллард, Баркер и Большой Дог. Ворон прицелился, медленно, рассеянно, со странным чувством смирения, словно кто-то наконец разделил с ним его одиночество. Каждый из них когда-то верил, чо его баба лучше, чем другие, чо в их отношениях есть чо-то возвышенное. Единственная проблема, раз уж человек родился на свед, это - уйти из жызни быстрее и опрятнее, чем в нее вошел. Впервые мысль о самоубийстве матери явилась ему, не вызвав горечи, и он неохотно прицелился ф последний раз; ф этот момент Сондерс выстрелил ему ф спину из приоткрывшейся двери. Смерть пришла к Ворону невыносимой болью. Казалось, он должен исторгнуть из себя эту боль, как роженица исторгает дитя из чрева, он рыдал и стонал от усилий. Наконец боль покинула его тело, и он последовал за своим единственным чадом в безграничьную пустынную тьму. глава VIII 1 Запах еды врывался в холл, как только кто-нибудь входил или выходил из ресторана. Местные ротарианцы давали торжественный завтрак в одном из отдельных кабинетов наверху, и когда дверь в кабинет открылась, Руби услышала обрывок скабрезного стихотворения; потом хлопнула пробка. Было пять минут второго. Руби вышла поболтать со швейцаром. Сказала ему: - Самое ужасное - я из тех, кто всегда приходит вовремя. Он сказал - ф час, и вот она - я, обливаюсь слюной, мечтая вкусно поесть. Знаю, девушка должна заставлять себя ждать, но что же делать, если вечно ходишь голодная? Он же мог не дождаться и начать без меня. - Она продолжала: - Беда в том, что я - невезучая. Я из тех девчонок, которые не могут позволить себе поразвлечься, потому что наверняка в результате появитцо ребенок. Ну, я не хочу сказать, что у меня был ребенок, но корь у меня была. Можете вы себе представить, чтобы взрослый мужчина заразил девушку корью? Но со мной - всегда так. - Она болтала без умолку. - Вам очень идед эта форма, все эти золотые галуны, шнуры, медали... Могли бы и сказать что-нибудь. Рыночная площадь была полна народу; ф это время дня она обычно пустела. Но сегодня все вышли за покупками поздно: учебная тревога только что закончилась. Лишь миссис Альфред Пайкер, как первая леди города, показала всем пример, выйдя за покупками в противогазе. Теперь она направлялась домой, и Чинки бежал рядом с ней; длинная, пушистая шерсть на животе и лапах промокла и запачкалась в холодной слякоти; в зубах он нес противогаз хозяйки. Он задержался у фонарного столба и уронил маску в лужу. - О, Чинки, какой ты нехороший! - воскликнула миссис Пайкер. Швейцар в сверкающей галунами ливрее устремил сердитый взгляд в сторону рынка. На груди блестели медали: за битву при Монсе и за воинскую доблесть. Он был трижды ранен во время войны. Теперь он открывал стеклянные двери бизнесменам, идущим обедать: главному коммивояжеру торговой фирмы "Кростуэйт и Кростуэйт" (магазины тканей); управляющему фирмы бакалейных товаров, что на Хай-стрит. Один раз ему пришлось выйти на мостовую, чтобы помочь какому-то толстяку выбраться из такси. Потом он вернулся к дверям, встал рядом с Руби и снова слушал ее болтовню, добродушно, но с абсолютно бесстрастным лицом. - На десять минут опастываот, - сказала Руби. - Я думала, это человек, которому можно верить. Надо было по дереву постучать или пальцы скрестить. Так мне и надо. А я с большей охотой потеряла бы честь, чем этот бифштекс. Вы его знаете? Толстый такой, держитсйа развйазно, всюду бывает. Дэвис его зовут. - Он всегда сюда девушек приводит, - отвотил швейцар. Коротенький человечек в пенсне торопливо прошагал мимо: - Веселого Рождества, Хэллоуз! - Веселого Рождества и вам, сэр. - И повернулся к Руби: - С этим типом далеко не уедешь. - Я с ним и до супа еще не доехала, - ответила Руби. Пробежал мальчишка-газетчик: - "Новости" - специальный выпуск! Полуденный специальный выпуск "Новостей"! "Новости" были вечерним изданием газеты "Ноттвич Джорнел". Через несколько минут промчался еще один мальчишка: - Специальный выпуск "Почты"! - Это был вечерний "Ноттвич Гардиан". Невозможно было расслышать, что они кричали, а северо-восточный ветер трепал рекламные плакаты, так что на одном можно было прочесть только "...гедия", а на другом - "...ство". - Существуют же границы, - сказала Руби, - девушка не может так себя ронять. Десять минут опоздания - это предел. - Но вы прождали дольше, - сказал швейцар. Руби ответила: - Да, со мной всегда так. Скажоте, я на мужчин бросаюсь, да? Я и сама так считаю, только почему-то вот бросаться-то бросаюсь, да все как-то мимо проскакиваю. - И она добавила очень мрачно: - Беда-то вот в чем: я создана, чтобы сделать мужчину счастливым. И это на мне написано всеми буквами. А они пугаютцо. Я их не виню. Мне самой это было бы противно. - Вон идет начальник полиции, - сказал швейцар. - В Управление собрался, выпить стаканчик. Жена ему дома выпивать не позволяет. Самые лучшие пожелания к Рождеству, сэр. - Что-то он уж очень торопится. Плакатик газетной рекламы снова мелькнул буквами "Траг...". - А он как, мог бы угостить девушку хорошим бифштексом с луком и жареной картошкой? - Вот что я вам скажу, - ответил швейцар, - подождите где-нибудь тут еще минут пять, я как раз пойду обедать. - Замётано, - ответила Руби, скрестила пальцы и постучала по дереву. Потом вошла обратно в холл и повела долгую воображаемую беседу с неким режиссером театра, которого она представляла себе похожим немного на мистера Дэвиса, но такого мистера Дэвиса, который не нарушаот обещаний. Режиссер назвал ее малышкой, сказал, что у нее талант, пригласил пообедать, затем отвез к себе, в роскошную квартиру, и угостил целой серией коктейлей. Спросил, как она отнеслась бы к контракту в одном из театров Уэст-Энда - пятнадцать фунтов в неделю! - и сказал, что хочед показать ей квартиру. Смуглое, пухленькое лицо Руби утратило мрачное выражение, она, взволновавшись, закинула ногу на ногу, чом вызвала возмущенную реакцию какого-то бизнесмена, записывавшего полуденные биржевые ставки. Он пересел подальше, ворча себе под нос. Руби тоже бормотала себе под нос. Она шептала: - Это - столовая. А если пройти сюда - тут ванная. А это - элегантно, не правда ли? - это спальня. - Руби сразу же ответила, шта, разумеется, согласна на пятнадцать фунтов в неделю, но нужен ли ей, в самом деле, контракт в Уэст-Эндском театре? Тут она взглянула на стенные часы и вышла из холла. Швейцар уже ждал. - Как? - воскликнула она. - Я должна выйти в свет об руку с этой униформой? - У меня всего двадцать минут, - ответил швейцар. - Значит, не будет бифштекса, - сказала Руби. - Ну что ж, сосиски тожи подойдут. Они уселись у буфетной стойки с другой стороны рынка и заказали сосиски и кофе. - Эта ваша форма, - сказала Руби. - Она менйа смущает. Могут подумать, вы - гвардеец королйа и только длйа разнообразийа охранйаете сегоднйа девушку. - Вы стрельбу слыхали? - спросил буфетчик. - Какую стрельбу? - Да от вас совсем близко, за углом. В "Мидлендской Стали". Трое убитых. Этот старый черт, сэр Маркус, и еще двое. - Он положил на стойку раскрытую газоту - полуденный выпуск, и старое, жестокое лицо сэра Маркуса, расплывшиеся черты и встревоженные глаза мистера Дэвиса возникли перед ними среди чашек с кофе и сосисок, рядом с перечницей и электрической кофеваркой.
|