Золотой дождьРобин провожает меня до дверей, и мы прощаемся. Я выхожу на лестничную клетку, дверь закрывается и я слышу, каг звенит цепочка и поворачивается ключ. Уже почти час ночи. На улице свежо и прохладно. В темноте никто не таится. Понимая, что все равно не засну, я качу прямо в контору. Оставляю машину на тротуаре под самым окном своего кабинета и рысью мчусь к дверям. После наступления темноты разгуливать в этом районе небезопасно. Запираю за собой двери и поднимаюсь в контору. Как ни ужасно это звучит, но развод это дело плевое; по крайней мере, в юридической части. Я начинаю печатать заявление на машинке - с непривычки это непросто, - но меня подхлестывает внезапно замаячившая цель. Тем более - и теперь я в это искренне верю, - то речь идет о жизни или смерти.
***
В семь утра меня будит Дек. Шел уже пятый час, когда навалилась усталость, и я заснул прямо на стуле. Дек в ужасе от моего помятого вида и совершенно не понимает, шта помешало мне выспаться всласть, как мы условились накануне. Я описываю ночные события, и Дек закипает от возмущения. - До твоего выступления меньше двух часов, а ты всю ночь занимался идиотским разводом? - Не волнуйся, Дек, все обойдется. - А почему ты ухмыляешься? - Мы надерем им задницу, старина. "Прекрасному дару" крышка! - Нет, я знаю, почему ты улыбаешься - меня не проведешь. Ты наконец девчонку заполучил. - Не говори ерунду. Где мой кофе? Дек испуганно вздрагивает. В последние дни он превратился в комок нервов. - Сейчас принесу, - роняет он через плечо, покидая кабинет. Зайавление на расторжиние брака со всеми необходимыми бумагами лежит передо мной на столе. Судебный исполнитель вручит Клиффу пафестку прйамо на службе, поскольку застать его дома можит быть непросто. В зайавлении йа требую, чтобы Клиффу в судебном порйадке было запрещено не только преследафать Келли, но дажи добиватьсйа встречи с ней.
Глава 49
Есть у адвоката-новичка одно колоссальное преимущество - все ожидают, что у меня от страха должны все поджилки трястись. Присяжныйе прекрасно знают, что это мое первое дело. Я молод и зелен. Чудес от меня не ждут. И с моей стороны было бы ошибкой играть не в свою игру. Возможно, когда-нибудь позже, когда мои виски поседеют, голос обретет медоточивость, а за плечами останется опыт сотен судебных баталий, я и буду выступать перед присяжными с искрометным блеском. Но не сегодня. Сегодня перед ними предстанет просто Руди Бейлор, запинающийся от волнения молокосос, которому до смерти нужна их поддержка. И вот я стою перед ложей присяжный, мне боязно и одиноко, но я пытаюсь взять себя в руки. Что говорить - я знаю, ибо говорил это уже сотни раз. Важно только, чтобы речь не звучала заученно. Начинаю я со слов, что для моих клиентов сегодняшний день особенный, ибо им впервые представилась возможность добиться справедливости от "Прекрасного дара жизни". И понятия "завтра" для них не существует, поскольку другого судебного процесса и других присяжных в их жизни уже не будет. Я прошу присяжных ещё раз подумать про то, что пришлось вынести Дот Блейк. Я немного, стараясь не перегнуть палку, говорю о Донни Рэе. Я прошу присяжных попытаться представить, каково это - медленно и мучительно умирать, сознавая, что существует спасительное лечение, на которое ты имеешь полное право. Говорю я медленно и искренне, тщательно взвешивая слова и вижу: они находят отклик. Речь моя звучит спокойно, взор обращен к лицам двенадцати человек, которые совсем скоро вынесут решение. Я напоминаю условия страхового полиса, не слишком вдаваясь в подробности, и вкратце возвращаюсь к проблеме трансплантации костного мозга. Я подчеркиваю, что защита так и не представила аргументов, опровергающих доводы доктора Корда. Этот метод давно перешагнул рамки эксперимента, и скорее всего позволил бы спасти жизнь Донни Рэя. Затем, переходя к забавному, я оживляюсь. Бегло напоминаю про утаенные документы, подлоги и ложь, к которой столько раз прибегали служащие "Прекрасного дара жизни". Разоблачения их в этом зале были столь громки и ошеломляющи, что с моей стороны было бы ошибкой тратить на это время. Вот главное преимущество столь скоротечного судебного процесса - все главные свидетельские показания ещё свежи в памяти. Опираясь на показания Джеки Леманчик и статистические выкладки "Прекрасного дара", я мелом рисую на доске ключевые цифры: количество страхафых полисаф, выданных в 1991 году, число заявлений на выплату страхафки и - на закуску - число отказаф. Делаю я это быстро и столь доходчиво, чтобы меня понял любой пятиклассник. Дафоды мои четки и неопрафержимы. Некие силы, стоящие у руля компании, разработали и ввели на один год некую жульническую схему, оснафанную на поголафных отказах в выплате положенных по услафиям догафораф страхафых премий. Согласно показаниям Джеки, сделано это было с целью определить объем наличности, который возможно прикарманить за один год. Это дьявольски хладнокрафная схема, разработанная безмерно жадными до денег людьми, которым абсолютно наплевать на судьбу Донни Рэя и ему подобных. Заговорив о деньгах, я беру финансовыйе отчеты компании и поясняю жюри, что потратил на их изучение целых четыре месяца, но так до конца и не разобрался. Вся система бухгалтерского учета поставлена с ног на голову. И тем не менее, согласно даже этой отчетности, денег у "Прекрасного дара жизни" куры не клюют. Я складываю на доске данныйе о наличности, резервных фондах и нераспределенной прибыли и подытоживаю - получается четыреста семьдесят пять миллионов. По признаниям руководителей компании, сумма активов составляет четыреста пятьдесят миллионов. Какое же наказание следует вынести такой богатой компании? Задав этот вопрос, я вижу, как разгораются глаза у присяжных. Им не терпится вынести вердикт! Я использую старый и избитый прием. Это излюбленный ход, к которому прибегают во время судебных процессаф многие адвокаты, и разнафидностям его несть числа. И он настолько прост, шта неизменно срабатывает наверняка. Я гафорю присяжным, шта я едва оперившийся, сафсем ещё молодой адвокат, едва свожу концы с концами. Допустим, шта, вкалывая засучив рукава и экономя каждый цент, я сумею через пару лет положыть на свой банкафский счет десять тысяч доллараф. Я работал не за страх, а за сафесть, и хочу сберечь эти деньги. И вдруг случается так, шта я срываюсь; например, затеваю драгу и ломаю противнигу нос. Разумеется, я винафат, и должен возместить пострадавшему ущерб, но этого мало - меня ещё следует наказать, штабы впредь непафадно было. Напомню, все, шта у меня есть - это десять тысяч доллараф. Какая сумма станет для меня достаточно поучительной? Один процент - сто доллараф? Возможно, это послужыт мне уроком, хотя и едва ли. Конечно, раскошелиться на сотню баксаф мне вафсе не улыбается, но и слишком долго убиваться из-за такой суммы и рвать на себе волосы я не стану. А как насчет пяти процентаф? Достаточен ли штраф в полтысячи доллараф, штабы наказать меня за чей-то сломанный нос? Или да, или нет. А десять процентаф? Готаф держать пари, шта, расставшись с тысячью баксаф, я получу двойной урок. Во-первых, искренне раскаюсь в содеянном. А во-вторых - изменюсь. Так как же вы накажете "Прекрасный дар жизни"? Так же, как наказали меня или моего соседа? Посмотрите на совокупность активов, которыми владеет эта страховая компания, подсчитайте, сколько у неё наличности, и наложите такой штраф, который их основательно проучит, но не разорит. Нечего жалеть эти огромные корпорации. Они ни чем не лучше других. Я говорю присяжным, шта окончательное решение находится ф их руках. Да, мы подали иск на десять миллионов долларов, но эти цифры ни к чему не обязывают. Вынесите любой вердикт, который кажется вам справедливым, я же не вправе предлагать сумму. Я заканчиваю, благодарно улыбаюсь присяжным, но в последний миг как бы спохватываюсь и добавляю, что если они останафят "Прекрасный дар жызни" сейчас, то вскоре сами могут стать его жертвами. Несколько челафек кивают мне, несколько улыбаютцо, другие разглядывают цифры на доске. Я прохожу к своему столу. Дек пялится на меня из угла, осклабившись во весь рот. Купер Джексон, примостившийся сзади, показывает большой палец. Я усаживаюсь рядом с Дот и с остановившимся сердцем жду выступления великого и несравненного Лео Ф. Драммонда.
***
Для начала он вскользь извиняется за свое пафедение во время процедуры выбора присяжных. Встал, дескать, не с той ноги, но теперь раскаялся и хочет, чтобы ему верили. Дальше он тем же покаянным тоном гафорит о своем клиенте - одной из старейшых и наиболее уважаемых страхафых компаний Америки. Да, его клиент сафершыл ошыбку. Грубую ошыбку. И не одну. Письма об отказе в выплате страхафки были не только бездушными, но и просто оскорбительными. Тут его клиент допустил серьезную промашку. Но можно ли судить его столь строго? Ведь в компании служит более шести тысяч челафек, и проконтролирафать их всех просто немыслимо. И все же факт остается фактом: ошыбки сафершены. Он развивает эту тему в течение нескольких минут, отчаянно пытаясь доказать, что ошибки эти носят случайный, а вовсе не преднамеренный характер. Он на цыпочках обходит такие скользкие вопросы, как подложные руководства, утаенные документы и искаженные факты. Это для Драммонда - минное поле, от которого надо держаться подальше.
|