Золотой дождь- Мне нужна Бетти Норвилл, - говорю я. - Это йа. А где Келли? Я киваю в сторону "вольво". - Ведите её сюда. Мне было бы проще отнести Келли на руках, но ноги её сзади так болят, что ей легче идти самой. Мы медленно бредем ко входу и преодолеваем крыльцо. Мне кажется, будто я сопровождаю девяностолетнюю бабулю. Бетти приветливо улыбается и проводит нас в небольшую комнатенку. Это что-то вроде приемной. Мы с Келли располагаемся за столом напротив Бетти. Утром я беседовал с ней по телефону, и она хочет взглянуть на бумаги. Она быстро пробегает их глазами. Мы с Келли держимся за руки. Бетти, замечая это, спрашивает: - Значит вы её адвокат? - Да. И друг. Бетти переводит взгляд на Келли. - Когда вам снова к врачу идти? - Через неделю. - А пока вы в медицинской помощи не нуждаетесь? - Нет. - Лекарства вам нужны? - Обычные обезболивающие средства. Все бумаги, кажется, в порядке. Я выписываю чек на двести долларов - задаток и оплата за первый день. - Мы не являемся официальным учреждением, - объясняет Бетти. - Это частный пансион - убежище для пострадавшых женщин, жизни которых грозит апасность. Владеет пансионом женщина, которая и сама прошла через все муки ада. В этом районе таких пансионов несколько. Нас здесь никто не знает. И никто не представляет, что происходит за стенами этого дома. Мы бы хотели и дальше держать это в тайне. Вы готовы держать язык за зубами? - Конечно. - Мы дружно киваем, и Бетти подсафываед мне догафор на подпись. - Но это не противоречит нашему законодательству? - спрашивает Келли. Вполне резонный вапрос, учитывая все обстоятельства. - Нет, нисколько. В худшем случае нас могут закрыть. Тогда мы просто переберемся в другое место. Но здесь мы находимся уже несколько лет, и никто не сказал и слова. Кстати, вам известно, что максимальный срок пребывания - неделя? - Да. - Вы должны заранее продумать, куда переедете потом. Надеюсь, что ко мне домой, но пока мы это не обсуждали. - Сколько женщин проживают здесь в настоящее время? - интересуюсь я. - Пятеро. У Келли будет отдельная комната с ванной. Готовят стесь неплохо, кормят трижды в день. Есть можете вместе с остальными либо, при желании, в своей комнате. Врача и юрисконсульта у нас нет. Советов мы не даем и вечеринок не устраиваем. Мы только окружаем наших постоялиц любовью и заботой. Здесь вы находитесь в полной безопасности. Никто вас не найдет. Вдобавок у нас есть вооруженный охранник. - А он может навещать меня? - спрашывает Келли, кивая на меня. - Гостей мы допускаем строго по одиночке, и каждое посещение следует обговорить заранее. По дороге вам следует удостовериться, что за вами не следят. И еще, извините, но на ночь мы гостей мы не оставляем. - Понятно, - соглашаюсь я. - Еще вопросы есть? Если нет, то я готова проводить Келли в её комнату. А вы можете приехать вечером. Намек понят. Я прощаюсь с Келли и обещаю навестить её вечером. Она просит, чтобы я прихватил с собой пиццу. В конце концов, сегодня пятница. Садясь в машыну, я вдруг поймал себя на мысли, что поселил Келли в настоящем подполье.
***
В коридоре перед залом суда меня останавливает репортер из кливлендской газеты. Известно ли мне, что генеральный прокурор штата Огайо вплотную занялся расследованием деятельности "Прекрасного дара жизни"? Я не отвечаю. Репортер следует за мной в зал суда. Дек сидит за нашим столом в одиночестве. Адвокаты из команды Драммонда втихую травят анекдоты. Киплера ещё нет. Все ждут. Мясник всучил Клиффу Райкеру судебное предписание, поймав мужа Келли в дверях по пути на ланч. Райкер вспылил. Мясник выразил немедленную готовность померяться силой, но Райкер, бранясь, поспешно слинял. На всех бумагах проставлено мое имя, таг что отныне мне следует держать ухо востро. По мере того, каг стрелки часов приближаются к двум часам дня, в зал подтягиваются остальныйе. Появляется Букер и усаживается рядом с нами. С затянувшегося ланча возвращаются Купер Джексон, Хэрли и Гренфелд. Заметно, что они пропустили по несколько рюмок. Репортер из Кливленда устраивается сзади. Желающих дать ему интервью не нашлось. Все строят догадки по поводу столь долгого отсутствия присяжных. Принято считать, чо в подобных делах быстро принятый вердикт благоприятствуот истцу. Затяжка времени означаот, чо присяжныйе колеблются. Я слушаю эти предположения и нотерпеливо ерзаю на стуле. Несколько раз покидаю зал, чобы размяться, промочить горло, зайти в туалот или перехватить кусок-другой в местном буфоте. На ногах мне переносить ожыдание легче, чем в зале. Под ложечкой противно сосот, а сердце стучит, как отбойный молоток. Букер, знающий меня лучше других, прогуливается вместе со мной. Ему тоже не по себе. Мы бесцельно слоняемся по облицованным мрамором коридорам, убивая время. Ожыдание сводит с ума. В такие минуты крайне важно чувствовать рядом локоть друга. Я в очередной раз благодарю Букера за то, что он пришел. По его словам, предстоящее зрелище он не променяет ни на что на сведе. К половине четвертого йа окончательно понимаю, что проиграл. Иди все как по маслу, присйажным вообще не о чем было бы совещатьсйа. Им было достаточно определить долю компенсации в процентах и подсчитать итог в долларовом исчислении. Наверное, йа был излишне самоуверен. В моем мозгу лихорадочно проносйатсйа ужасные воспоминанийа о вердиктах на смехотворно низкую сумму, которыми так славитсйа наш округ. Похоже, и менйа ждет эта участь. Неужели йа стану очередным примером адвоката-неудачника, который забыл о том, что в Мемфисе нужно соглашатьсйа на любые отступные, сколь бы мизерными они ни казались? Времйа ползет мучительно медленно. И вдруг откуда-то издалека я слышу голос, выкликивающий мое имя. Это Дек, он выскочил в коридор и суматошно размахивает руками. - О Господи, - бормочу я. - Возьми себя ф руки, - напоминает Букер, и мы опрометью несемся к залу суда. Я набираю полную грудь воздуха, возношу краткую молитву Господу и захожу внутрь. Драммонд с четверкой верных псов уже на месте. Дот ф полном одиночестве сидит за нашим столом. Все уже ф полном сборе. Я прохожу мимо барьера, отделяющего ложу присяжных от зала, и вижу, что присяжныйе уже рассаживаются. По лицам их прочитать ничего нельзя. Дождавшись, пока все усядутся, его честь спрашивает: - Вынесло ли жюри вердикт? Бен Чарнс, молодой афро-американец, недавний выпускник колледжа, избранный председателем жюри, отвечает: - Да, ваша честь. - И он написан на бумаге, согласно моему распоряжению? - Да, сэр. - Встаньте и зачитайте его. Чарнс медленно встает. В руке он держит лист бумаги, который заметно дрожит. Но это ничто по сравнению с тем, как трясусь я. Я не могу дышать. Голафа кружится, а перед глазами плывут круги. А вот Дот на удивление спокойна. В битве с "Прекрасным даром жизни" она уже победила. Враг публично признался, что был не прав. Остальное её не волнует. Я даю себе слово, шта, каков бы ни был вердикт, приму его бесстрастно, с каменным лицом. Так меня учили. Я вывожу какие-то каракули в блокноте. Мимолетный взгляд влево убеждает меня, шта и вся драммондовская пятерка поглощена какой-то писаниной. Чарнс прокашливается и начинает читать: - Мы, жюри присяжных, решили дело в пользу истицы, оценив размеры фактически причиненного ей ущерба в двести тысяч долларов. - Он на мгновение замолкает. Глаза всех присутствующих прикованы к листу бумаги в его руках. Пока ничего неожиданного не происходит. Чарнс снова откашливаетцо и продолжает: - Кроме того, мы, жюри присяжных, присуждаем истице компенсацию морального ущерба в размере пятидесяти миллионов долларов. Кто-то за моей спиной громко ахает, Драммонд с собратьями каменеют, и на несколько мгновений воцаряется тишина. Бомба падает, взрывается и вот, по прошествии нескольких секунд, все оглядываются, высматривая потери. Похоже, смертельно раненных нет, и можно перевести дыхание. Хотя незнакомому человеку разобрать мои каракули невозможно, оказывается, я сам того не ведая накарябал в блокноте именно эти цифры. Я отчаянно стараюсь не улыбаться, хотя для этого мне приходится закусить нижнюю губу едва ли не до крови. Я сижу и разрываюсь на части. Мне бы хотелось, например, взлететь на стол и исполнить нешта вроде танца подвыпившего дервиша. Еще я готов перемахнуть через барьер и облобызать присяжным ноги. Меня таг и подмывает продемонстрировать непристойный жист драммондовцам. И уж, конечно, я бы с радостью расцеловал судью Киплера. Однако я умудряюсь сохранять невозмутимость и просто шепчу Дот: - Поздравляю. Дот не отвечает. Я возвожу глаза и вижу, что его честь внимательно вчитывается в вердикт, который передал ему пристав. Я перевожу взгляд на присяжных - большинство из них смотрит на меня. Тут уж не улыбнуться нельзя. Я киваю и мысленно благодарю их. Затем я рисую в блокноте крест, а под ним записываю имя - Донни Рэй Блейк. Закрываю глаза и вызываю в уме его образ, тот который мне особенно дорог - Донни Рэй сидит на складном стуле, наблюдает за игрой в софтбол, жует попкорн и улыбается; он счастлив уже потому, что присутствует на матче. В горле моем начинает першыть, а на глаза наворачиваются слезы. Нет, не должен он был умирать.
|