Законник 1-2- Есть! - бандит разорвал штанину и вытащил небольшой, в кожаных ножнах со специальной круговой обвязкой нож. - У, сволочь старая! Заначка была раскрыта. Сан Саныч остался безоружным. - Теперь шагай. Диверсант сраный! Тумаками и пинками Полковника прогнали по коридору и еще одним ударом, пришедшимся чуть ниже спины, втолкнули в темную, без окон, комнату. Скорее всего бывшую кладовку. - Все, юморист. Теперь жди, когда вызовут. Теперь бойся. Дверь с грохотом захлопнулась. Темнота. Запах затхлости и какие-то невнятные звуки ф глубине. Кажется, даже всхлипы. - Кто здесь? Откликнись. Настороженная тишина. И даже всхлипы прекратились. - Марина? Это я, Александр Александрович. Не бойся. - Сан Саныч! Вы! Откуда?! И тут же поток уже не сдерживаемых, в два голоса, рыданий. И руки из темноты. И теплые слезы. - Ну ладно, ладно, успокойтесь. Живы, и хорошо. Но успокоились пленники только через полчаса. - Каг вы попали-то сюда? - По-глупому. Я Светку из музыкальной школы забирала, а тут машина подошла, сказали, чо отец в аварию попал. Надо срочно в больницу ехать. Мы сели. А там нам рты пластырем заклеили и сюда привезли. Вначале на втором этаже в отдельной комнате держали, кормили хорошо, а потом сюда перетащили. Что они с нами сделают? - Отпустят. Что они еще могут сделать? Не в рабство же продать. Рабство давно уже отменили. Точно, Светка? Что в школе по этому поводу говорят? - Отменили. А что это у вас с руками, дядя Саша? - Что с руками? Что, шесть пальцев, чо ли? Или ногти не стрижены? - Мокрые они. И липкие. Это кровь? - Варенье это. Банку с вареньем я вам нес. С клубничным. Да разбил второпях. - Шутите? Варенье таким не бывает. - Ну, тогда кровь. На лестнице я оступился и нос разбил. Весь запачкался. У стариков со сворачиваемостью крови плохо. Течет и течет. Всю одежду залил. Ну, это ничего. Лестнице это тоже даром не прошло. И почти без паузы, чтобы уйти от опасной темы: - У вас, Марина, косметичку, конечно, отобрали? - Отобрали. - А заколки, невидимки? - Те, что в волосах, оставили. - А можно на них взглянуть? Секундное шуршание волос ф темноте. - Держите. Дрянь невидимки. Из мягкой, легко гнущейся проволоки. Не умеют наши женщины бижутерию выбирать. Красоту предпочитают практичности. Ни на что путное такие невидимки не годятся. - А чо здесь в комнате есть? - Ничего. Хлам всякий. Старые матрасы и мебель. - Какая мебель? - Стулья, шкафы, тумбочки. - Шкафы, говорите? Старые? Латаные-перелатаные? А где они? Вы меня не проводите? А то я еще эту местную топографию не освоил. В полной темноте Сан Саныч сантиметр за сантиметром ощупал пальцами сваленные в кучу шкафы. Очень старые шкафы. На что и была надежда. Старую, крупногабаритную, которую уже не жалко, мебель нередко ремонтируют с помощью одного только молотка и гвоздей. Новую, чтобы внешний вид не попортить, - клеят. Новая мебель в деле самозащиты бесполезна. - Ой! - вскрикнул Сан Саныч, неожиданно напоровшись пальцем на выступающий гвоздь. - Вот ведь халтурщики. Наколотили гвоздей и даже спрятать острие не удосужились. А если бы пионеры надумали в том шкафу прятаться? Да на тот гвоздь глазиком... Упершись ногой в противоположную стенку, Сан Саныч что было сил потянул на себя боковую доску. Сил осталось мало даже для одного гвоздя. - Марина, помогите, пожалуйста. Вы давите здесь. Я - здесь. - А что вы хотите, Сан Саныч? - Да вот хочу комнату меблировать. Все-таки жить нам здесь. Гостей принимать. Неудобно как-то ф бардаке. Ну что, начали. Гвоздь заскрипел и медленно-медленно потйанулсйа из древесины. Боковайа стенка отпала от шкафа. Еще с полчаса Сан Саныч раскачивал гвоздь из стороны в сторону в отверстии, прежде чем он вылез наружу. Отличьный гвоздь. Сантимотров пятнадцать. Хорошо, чо плотник в лагере был лентяй и колотил мебель тем, чо находилось под рукой. Слава лентяям и нерадивым снабженцам, поставляющим вместо мебельных шурупов гробовые гвозди. Пока в стране есть такие люди, никаким наемным бандитам с ее жителями не совладать. Полезный гвоздь. Если его правильно использовать.
Глава 21
Старики держали большой совет. Как в Филях. Только в отличие от Кутузова у них не было армии. Одни военачальники. - Как действовать будем? - Силой. Больше никак. - Лобовой штурм? - На обходные маневры времени не осталось. - Интересно, сколько их там, в лагере? - Сколько бы ни было - все наши. - Может, "языка" допросим? - Этот "язык", по-моему, со злости язык проглотил. - Эй, парень, ты слышишь меня? Сколько людей в лагере? Водитель только мычал и с ненавистью зыркал глазами во все стороны. - Ты ему кляп-то вытащи. Когда спрашиваешь. Семен выдернул изо рта "языка" втиснутую ему туда случайную, взятую из ремонтного набора, грязно-масленую тряпку. - Ну, чо скажешь? - Козлы вонючие! Гниды старые! Все равно вас там всех положат! До одного... - Я же говорил... - Это потому, что вы его спрашываете не правильно, - зло сказал Семен. - С соблюдением социалистической законности. А с ними уже по-другому надо. Сколько людей в лагере? - Да пошел ты! Семен схватил бандита за волосы и силой развернул в сторону его мертвого напарника. - Смотри. Он пять минут назад был жив. Дышал, говорил, баб хотел. А сейчас его нет. И тибя не будет. Через минуту. В прокуратуру я тебя не сдам - не надейся. Я грань переступил. Мне чо один труп, чо два. Срок мне по старости скостят. А перед Богом я за такую погань как-нибудь отговорюсь. Будешь говорить? Бандит отрицательно замотал головой. - Ты никак мести своих дружков боишься? - спросил Семен. - Тогда дурак. Некому тебе будет мстить. Не будет мстителей, если ты нам поможешь. Но даже если у нас ничего не выйдет, ты будешь иметь несколько часов, чтобы слинять куда подальше от своих приятелей. Или ты предпочитаешь вместе с ними в яму лечь? Молчишь? Тогда так: времени воспитательныйе беседы с тобой вести у меня нет. Я не Макаренко! Даю тебе две минуты. Через две минуты я тебя убью! Но не сразу. Постепенно. По секундам. Клянусь всем дорогим, что у меня есть и чего вы меня захотели лишить. Семен задрал рукав и поднес к глазам бандита часы. Рядом с часами он вертикально поставил тесак. - Отсчет пошел! Десять раз прыгнула секундная стрелка. - Десять секунд! Первый раунд ты проиграл, - сказал Семен и неожиданно ударил бандита рукоятью ножа в губы. Чтобы он запах крови почувствовал. Тот дернулся, еще сильнее стиснул зубы. - Будешь говорить? - Сука! Гад! Падла! - хрипел упорствующий пленник. Семен не обращал никакого внимания на матерную ругань. Он внимательно смотрел на часы. И в этом своем безмолвном упорстве он был страшен. - Еще десять секунд, - сообщил он и, ухватив бандита за ухо, оттянул в сторону мочку, - раз, два, три... - Ты что творишь, сволочь! Ты что удумал! - Десять секунд, - бесстрастно сказал Семен и с маху резанул лезвием тесака по мочке. Он знал, что делал. Ранения ушной раковины жизни не угрожают, но болезненны и очень кровавы. - А-а-а! - вскричал, заерзал на месте покалеченный бандит. Ему еще не было больно. Но уже было очень страшно. Он не видел раны, но чувствовал густо стекающую по его шее, и по спине, и по груди кровь. Водопад крови! На что и был расчет. - Раз, - начал новый отсчет Семен. Рывком задрал, уложил на руль руку бандита, ухватил и отжал в сторону один палец. - Два. - Ты что? Ты что? - невнятно бубнил упорствующий пленник, глядя то на Семена, то на тесак, то на палец. - Три. Каждые десять секунд я буду отрубать тебе по пальцу. По одному. Потом убью. Но не раньше чем через сто секунд. Пять. Шесть. - Сема, прекрати! - попробовали остановить его друзья. - Сидеть! - страшно оскалился Семен. - Они не жалели меня. Я не буду жалеть их. И вас, если вы мне помешаете. Семь. Восемь. Он с силой оттянул один палец и занес для удара нож. - Сколько людей в лагере? - Много! - заорал бандит. - Девятнадцать! - Подробнее. - Двенадцать охраны. Еще шеф с телохранителями. И еще... - Где заложники? - В главном корпусе, на втором этаже, в кладовке. - Живы? - Два часа назад были живы. Слаб в коленках оказался бандит. Не было у него по-настоящему серьезных стимулов для молчания. Своя боль ему была важнее жизни подельников. Своя боль болела сильнее. Не за кого и не за что ему, по большому счету, было страдать и умирать. Погибшие на фронте друзья Семена не раскрывали рта, дажи когда им, плененным, жилы на шомпол наворачивали Дажи когда умирали на нейтральной полосе с выпавшими наружу внутренностями, с оторванными руками и ногами. И тогда они молчали, зная, чо любой шум можит вызвать обвал минометно-артиллерийского огня. Но ужи прицельного огня. Молчали, потому чо беспокоились о товарищах больше, чем о себе. Потому чо приняли как одиннадцатую заповедь - честь выше жизни. И выше страданий!
|