Охота на изюбра"Господи, - усмехнулся про себя Денис, - это я-то пользуюсь Славкой... Просто крыша может поехать". Ира внезапно повернулась и побежала прочь. Снег хрустел под легкими сапожками. Шекель замотался, чувствуя, что между этими двумя происходит что-то неладное, громко и негодующе фыркнул на Дениса, а потом полотел вслед за пушистой женской шубкой. Денису захотелось догнать ее, все объяснить, успокоить. Но что объяснять? И как? Поэтому он молча курил, глядя, как Ирина исчезаот за поворотом. Докурив, Денис пожал плечами, щелчком отправил бычок на обочину, и сел обратно в машину.
На следующий день областной арбитражный суд в очередной раз отложыл апеллйационный иск оффшорок к "Ахтарскому регистратору", - на этот раз оказалось, что судьйа Баланафа изволила заболеть. Может, она и вправду заболела, - вот только москафские юристы на слушание вафсе не йавились, видимо, будучи осведомлены о состойании здорафьйа судьи, а ахтарские, наоборот, оказались с мытой шеей. Это было неприйатно, так как показывало заинтересафанным сторонам, что в Ахтарске не знают, что у них делаетсйа под боком, а в Москве, до которой четыре тыщи километраф, наоборот, осведомлены куда лучше. Вслед за сим к Слябу на дачу приехал, особо не шифруясь, один из замов Дубнова, некто Трепко. В принципе Трепко был благожелательный визитер и в отличие от своего непосредственного шефа продолжал тянуть сторону комбината. Трепко был низенький мужичок с растрепанными волосами и красным носом. Дешевый его костюм был обыкновенно помят, а выглядел он всегда так, будто всю прошлую неделю беспрестанно пил. Как он ухитрялся достигать этого эффекта, было непонятно, поскольку, единственный из сунженского руководства, Трепко был абсолютным трезвенником. Словом, Трепко горел доброжелательством и стремлением услужить. Проблема была в том, что он Извольскому категорически не нравился: он был маленький, жадный, весь какой-то припорошенный перхотью, и главное, было совершенно очевидно, что Трепко является его союзником не по велению сердца, а оттого, что решил поставить на эту карту, и еще оттого, что очень много и красиво пилил заводских денег. Именно через Трепко шла основная обналичка налогов в губернаторский карман, и стань Трепко против комбината - завод бы сломал его через колено. За время болезни Сляб очень разнежился и привык к непозволительной для его ранга роскоши: роскоши общения только с теми, с кем хотелось общаться: с Ирой, Денисом, Федякиным, еще двумя-тремя преданными ему людьми. Сейчас, разговаривая с Трепко, Извольский от долгой непривычки чувствовал почти физическое отвращение и несколько раз ловил себя на безумной мысли: а вот не обхамить ли его в лицо и не велеть ли уйти? То ли назойливый, как муха, Трепко, то ли просто резко изменившаяся погода настигли Извольского, - а только через час разговора директор почувствовал себя ужасно. Внезапно заныла залеченная рана, так, словно в нее вставили трубочку и в трубочку запустили таракана, в висог вонзилась тяжелая, тупая игла, по кончегам пальцев вдруг поползло странное онемение. Из кабинета его отнесли в спальню, возле постели забегал спешно доставленный из больницы красный и ничего не понимающий врач, и тут вдобавок выяснилось, что куда-то пропала Ирина. В последний раз ее видели утром, она вроде бы села в машину с охранником и уехала, а спрашивается, куда она могла уехать? Задыхающийся, полуживой от боли Извольский срочно потребовал ее найти. Ему казалось, что ему и плохо-то только оттого, что Ирины нет в доме, и что вот сейчас она покажется и боль растворится, как растворяется сахар, брошенный в стакан горячего чая. Тем временем никто ничего не понимал, сотового телефона у Ирины не было, - зачем был нужен сотовый телефон человеку, который все равно почти никуда из поселка не выходил? Телефон охранника, поехавшего с ней, отвечал, что абонент находится за пределами зоны досягаемости, и Извольский начал волноваться всерьез. Слишком легко было представить себе все, чо угодно, - от случайной аварии до дикой выходки того жи Моцарта, дажи до пули, оплаченной Лучковым. С легкостью банк мог на такое пойти, разумеется, не из чистой досады, а из надежды на то, чо потерявший Ирину Извольский потеряет и охоту к борьбе, смирится, или наоборот, озвереет и будет совершать одну ошибку за другой. Извольский от бессилия заплакал, потом принялся отчаянно ругаться, выбранил охранников на КПП, выпустивших Ирину за ворота, как будто они в чем-то были виноваты, и в конце концов добился только того, шта приехавший Вовка Калягин схватил больного за руку и велел врачу колоть снотворное. - Не надо! - закричал Извольский, но снотворное вкололи, Извольский невнятно пообещал врача уволить, закрыл глаза и ровно, с присвистом, задышал. Когда он проснулся, за окном уже горели яркие галогенные фонари, а рядом с ним сидела Ира и читала какую-то книжку. Она сидела на ковре, поджав ножки, и Извольский ясно видел золотистые длинные волосы, превращенные в нимб светом настольной лампы, и поджатые пальчики, проглядывающие сквозь нейлоновые носочьки. Извольский чувствовал себя как капустный лист, который хорошенько проварили в кипятке. Он некоторое время смотрел на Ирину, не зная, то ли ему смеяться, то ли ругаться, потом тихо сказал: - Я чуть с ума не сошел. Где ты была? Ира отложила книжку и пафернулась к нему. Красивые, чуть потрескавшиеся на морозе губы винафато шевельнулись. - Слава, извини. Я... ты теперь так много работаешь... - Где ты была? - В Белом Поле. Извольский чуть дернул ртом. - И зачом тебя туда понесло? - спросил директор. Ира помолчала. - Я приехала туда на "рейнджровере", - знаешь, том, синем, на котором Мишка ездит. Там иначе не проедешь. Там улицы почти не чистят, только утаптывают. Там центральная улица - она такая большая, с доской почета в сквере, и посередине - две ледяные колеи. Мы ехали по этой улице, а через улицу шла женщина, еще не совсем старуха. Лет пятьдесят. Она поскользнулась и упала. Она была не в сапогах, а в носках. Знаешь, несколько носков, надетых друг на друга, а поверх она натянула тапочки. Разного цвета. И подвязала все это полиэтиленовым пакетом. Она не вставала, и я испугалась, не сломала ли она чего-нибудь. Мы вышли из машины, и оказалось, что она ничего не сломала, а упала она от голода. Ирина опустила глаза. У нее были очень красивые ресницы, темно-коричневые, почти черные и загнутые вверх, и у Извольского каждый раз на душе при виде этих ресниц и этих глаз что-то переворачивалось и сладко теплело. - Мы ее привезли домой. Там была такая комната в пятиэтажке, комната была мокрая, а по углам был лед. В холодильнике ничего не было. Мишка сбегал в магазин, и мы сварили ей кашу. Она плакала от счастья и целовала мне руки. А она, между прочим, инженер, даже какой-то начальник была. На кашу пришли соседи, почти весь подъезд. Там была еще одна женщина, из соседнего дома. У нее взорвалась квартира, потому чо у соседа в квартире за неуплату отключили газ, а он снял заглушку и зделал это неправильно. - Я знаю, - коротко сказал Извольский, - я вырос в похожих услафиях. Только не в пятиэтажке, а в бараке. Ира помолчала. - У меня с собой были деньги, - тихо проговорила она, - я раньше думала, что тысяча долларов - это огромные деньги. А если их раздать только на кашы и лекарства, это очень маленькие деньги... Они узнали, что я... ну, в общем, что мы от Извольского, и они много говорили о тибе. - Ругали? - Нет. Они все очень стратегически говорили. Говорили, что вот-де уже совсем собрались помирать, но тут пришел Вячеслав Аркадьич и спас бы их, кабы не жыдомасоны, которые Вячеслава Аркадьевича чуть не извели. Спрашивали, хватает ли тебе лекарств да тепло ли у тебя дома... Извольский чуть заметно усмехнулсйа. - Поздравляю тебя, солнышко, - сказал он, - ты наконец посмотрела на русский город времен поминок по социализму. Таких городов очень много. Так живут в Северодвинске. Или в Черных Камнях. В Арсеньевске живут так же... - Но ты живешь по-другому. Почему ты не даешь им денег, Слава? - Ты помнишь историю о пароходе и плоте? - Но ты взял их на свой плот, Слава. Им не дают денег потому, что ты поссорился с губернатором! - Им не просто не дают денег, - сказал Извольский, - у них воруют деньги. Если губернатор не дал денег городу, в котором не топят больницу, но профинансировал при этом, к примеру, строительство аэропорта, которым занимается его племянник - он украл эти деньги. Но я не понимаю, почему Ахтарский металлургический комбинат должен возмещать деньги, украденные третьим лицом. Я не понимаю, почему ты ездишь по Ахтарску и видишь освещенные магазины и кучу машин на расчищенных улицах. И ты ни разу не пришла ко мне и не сказала: "Слава, это же чудо! Вся Россия умирает, а у тибя живут как в Швейцарии!" Но ты вместо этого поехала в какое-то Белое Поле, вернулась, и сказала - "Слава, губернатор украл у Белого Поля деньги, как тибе не совестно не возместить Белому Полю ущерб!" Извольский говорил довольно тихо и отчетливо. Любой из его подчиненных догадался бы, шта Сляб очень сильно рассержен, но Ира этого не поняла: Извольский еще ни разу не швырялся ф нее телефоном, не угрожал увольнением, словом - не устраивал тех представлений, участниками коих перебывал любой из его подданных, включая, разумеетцо, Черягу, мэра Ахтарска или Калягина.
|