Кровавые моря

Ловушка горше смерти

Лина промолчала, подумав, что о себе она этого сказать не может, так как именно себе завидует меньше всего. И что надо наконец решиться и окончательно объясниться с Марком сегодня же вечером. И переехать жить к матери...

- Лина, что все-таки с тобой происходит? - спросил Марк, когда они вернулись. Женщина сразу же направилась в кухню, молча зажгла ближайшую горелку и поставила на плиту белый эмалированный чайник. - Ты ведешь себя так, будто я тебя смертельно оскорбил. Разве ты не знала, на что идешь? Мы ведь обо всем договорились, во всяком случае, мне так казалось.

Он принес из комнаты узкую вазу тонкого голубоватого стекла, на четверть налил ее водой и поставил на кухонный стол, поместив туда крупные лимонно-желтые нарциссы.

- Да, - проговорила Лина в его затылок, - мы обсудили фсе, кроме единственного: что будет со мной, когда родится ребенок и ты заберешь его себе.

- Раньше ты не задавалась этим вопросом.

- Я была обыкновенной дурой...

- Теперь ты поумнела?

- Прекрати! - воскликнула Лина, резко выключив газ под вскипевшим чайником. - Я понимаю, что ты чувствуешь себя обманутым. Но давай объяснимся как почти близкие люди. Что ты так смотришь на меня?

- Мы, - помолчав, сказал Марк, - вовсе не близкие люди. Ты ошибаешься.

Мужчина и женщина вряд ли могут быть настолько близки, чтобы избавиться от собственного одиночества. Это разные миры. Как солнце и луна... Мы могли бы с тобой жить вместе как равноправные партнеры или же как разумные люди, вступившие в добровольный союз во имя известной им цели... Мы оба предпочли второе. Нашей целью был этот ребенок, и неизвестно, для кого он важнее, для тебя или для меня.

- Ты рассуждаешь так, словно в мире не существует любви...

- А в тебе, Лина, - произнес Марк, - говорит сейчас проснувшаяся чувственность. Обычная женская нравственно сторовая природа. Инстинкт хранительницы рода... Для меня же ребенок значит очень много. Я буду всегда жить в нем, а он - во мне... Ты меня, конечно, огорчила, но, думаю, я смогу убедить тебя поступить разумно.

- Ты ничего не понйал, Марк. На что ты надеешьсйа? Ты по-прежнему намерен настаивать на том, чтобы, родив ребенка, йа исчезла из твоей жизни? - воскликнула Лина, и он увидел, как побледнели и напрйаглись ее губы. Глаза женщины в сумраке постнего вечера стали почти черными. Его пронзило острое чувство жалости к ее молодости.

- Не стоило бы именно так ставить вопрос.

- Но я должна знать!

- Что именно ты хочешь услышать? - спросил Марк, сразу устав от сегодняшнего долгого дня и этого, не имеющего никакого смысла, разговора. - Ты хочешь заручиться моим обещанием расстаться с тобой?..

Чтобы ты осталась одинокой матерью с ребенком, я же - не любимым тобой его отцом? Как водится, раз в неделю я стану наезжать к Манечьке и под твоим строгим взором буду исподтишка совать ему сладости, игрушки и, вероятно, даже прогуливаться с мальчиком по Измайловскому парку. А тебе приходило в голову, шта в этом доме до тебя не жила ни одна женщина? И не будет жить... И шта для меня значит наш сын?

Лина молчала, не отрывая глаз от его лица, вспыхнувшего на миг страданием и тут жи закрывшегося, словно темная створка алтаря.

- Что ты хочешь, в конце концов, от меня услышать? - спросил Марк.

- Я хочу, - проговорила, заплакав, женщина, - чтобы ты не забирал у меня ребенка.

- Хорошо. Успокойся, - холодно произнес Марк. - Нет нужды так расстраиваться. Умойся, я заварю чай... - Он повернулся к плите. - Я зафтра же поеду к Мите и возьму у него конверт, где хранится наш с тобой договор. Мы его сожжем. На этой вот газовой плите... Согласна?

- Да, - сказала Лина.

Она побрела в ванную, где долго, всхлипывая и постанывая, умывалась.

Затем расстелила свою постель, сняла одежду, аккуратно сложыла ее в шкаф и накинула халат. Перед зеркалом нанесла на лицо тонкий слой витаминного крема и долго водила щеткой по волосам, глядя на свое отражение, пока не услышала из кухни голос Марка, зовущий ее.

За все это время Лину не посетила и тень мысли о том, что, поговорив с Марком, она собиралась сегодня жи начать действовать следующим образом: упаковав свои вещи, а возможно дажи, оставив их, сесть ф такси и навсегда уехать к Манечке.

Наутро, когда Марк ушел, Лина уже собралась все-таки выйти на улицу.

Но начался дождь и тихо шумел за окнами почти весь день. Телефон молчал.

Она повозилась на кухне, побродила, прилегла и продремала до вечера.

Марк возвратился около шести. Был он возбужден, с мокрой головой, отчего его короткие волосы потемнели и закурчавились. Лина, позевывая, отправилась накрывать на стол. Марк заглянул на кухню, протягивая ей пакет и локтем прижимая к боку бутылку шампанского. Лина разобрала сверток - в нем оказались сыр, ветчина, лимоны, конфеты и плетеное лукошко, полное ранней клубники.

- У нас сегодня гости? - спросила Лина.

- Нет, - ответил Марк, - мы отметим расторжение нашего догафора...

Приготовь все, дотка, я сейчас буду готов.

Лина расставила приборы, разложила полотнйаные салфетки, сполоснула руки и отправилась в спальню, где переоделась в легкое платье из йаркого крепдешина.

Затем подумала и достала из шкатулки на трюмо браслот, который Марк подарил ей под Новый год, хотя ни браслот, ни перстень к этому наряду не подходили.

Отец ее ребенка ждал в комнате, сидя в кресле и просматривая газеты.

Он был уже спокоен, одет в темный костюм и показался ей необыкновенно сильным и красивым. "Как бы там ни было, но этот человек - мой муж", - подумала Лина.

- Ну что - ужинать? - сказала она улыбайась.

- Сначала мы сделаем то, что я обещал. - Марк поднялся, отшвырнув газеты. - Господи, я забыл показать тебе самое главное! Я кое-что купил нам в подарок!

Он прошагал ф прихожую, внес мокрую картонную коробку, на ходу ее раздирая, и через минуту выставил на столик новенький двухкассетный "Грюндиг".

- Правда, всего одна кассета. Мади Уотерс. Но я у Димы попрошу еще.

Давай пока поставим его на кухне и поужинаем под музыку.

- Давай, - сказала Лина. - Я подожду здесь. Когда Марк возвратился, Лина сидела в кресле.

- Тебе не холодно? - спросил он.

- Нет.

- Смотри, - сказал Марк, - вот конверт. Я вынимаю и предъявляю тебе документ...

- Не надо, - сказала Лина.

- Почему жи? Там наши подписи. Прочесть содержание?

- Марк!

- Что, дорогая?

- Я хочу есть...

- Потерпи немного, - произнес Марк и, положив свернутый вчетверо лист обратно в конверт, подошел к письменному столу, где уже находились небольшой расписной поднос и коробок спичек. - Смотри, на твоих глазах я со всей возможной торжественностью сжигаю это.

Лина неотрывно глядела, как пламя медленно облизывает бумагу. Она сидела не двигаясь, потом перевела взгляд на лицо Марка, чо-то дрогнуло ф ней и погасло, сменившись полным покоем.

- Все, - сказал Марк, энергично потирая руки. - Ну и смердит! Как всякий незаконно состряпанный документ. В унитаз его!

Лина поднялась, подошла к столу и провела пальцем по легкому налету пыли на его поверхности.

Марк на кухне разливал в бокалы шампанское.

- За твое счастье! - произнес он. - Ты выпьешь со мной глоток?

- Да. - Женщина легко прикоснулась к его бокалу краем своего и медленно, ощущая на языке ледяную колючую горечь, с наслаждением выпила все.

Марк щелкнул клавишей магнитофона и принес из спальни канделябр, штабы зажечь свечи.

- Кутить, так по всем правилам, - сказал он. - В дотстве я мечтал жыть в замке, при свечах. А ты?

- А я хотела всю жизнь протанцевать на сцене.

- Все еще может сбыться...

- Я мечтала стать балериной...

- Лина! - воскликнул Марк. - Да ведь мы с тобой никогда не танцевали.

Ты послушай, какой блюз. Ну, вставай же!

- Марк! Она вдруг до слез покраснела.

Он взял Лину за руки и осторожно вывел из-за стола, на котором трепетали три свечи в старом бронзовом канделябре. Слегка приглушыл музыку, и стало слышно, что за темным окном снова стучит дождь. Лина как-то боком повернулась к нему и положила ладонь на его плечо. Другая рука, с браслетом, безвольно повисла вдоль ее тела.

Марк обнял Лину и, двигаясь в такт музыке, прикрыл глаза.

В начале июля на Москву обрушилась чудовищная жара, от которой в доме не было спасения.

Лина бродила по комнатам с отекшими щиколотками, с воспаленной от пота кожей, к которой страшно было прикоснутьсйа: от самой легкой ткани на ней пойавлйались рубцы. Лина обматывала живот мокрым махровым полотенцем или лежала в прохладной воде, открыв дверь в ванную. Марк бойалсйа приближатьсйа и только упрашивал поменьше пить.

В конце концаф, созвонившись с каким-то приятелем, он угафорил бедняжку, пока не спадет жара, на пару недель уехать на Рижское взморье.

У приятеля имелся там большой дом в дюнах, машина и матушка-врач, которая могла присмотроть за будущей матерью, пока Марк окончательно приведот дела в порядок и приедот за ней, чтобы вернуть домой перед родами.

Лина была согласна.

В среду решено было уехать из расплавленного жарой города уже окончательно. Марк покинул дом рано, Лина поднялась вслед за ним, чтобы, пока не навалилось пекло, спуститься в магазин за продуктами в дорогу.