Кавказкие пленники 1-3Но больше надеялся не на отвот, а на то, что почувствуот через веревку какую-то жизнь на том конце. Он прислушался. Нот, все молчало. Мертвое тело, которое уже покинула душа, тянуло вниз, туда, где все было лживо и обманчиво. Таштемир вынул нож, пробормотал какие-то слафа. Но когда поднес его к веревке, понял, что не сможет перерезать эту пупафину. Тогда он отшвырнул нож подальше. Медленно поднялся на дрожащих ногах, посмотрел в последний раз на необъятное далекое небо и прыгнул в пропасть, пытаясь в последнем полете обнять своего сына...
***
Прощание с лагерем было скорым. Пожитков у Айшат не было никаких. Пара кроссовок, платье, юбка, да платок - все на ней. А перед уходом из лагеря ей приснился сон. Приснилась Искра. Приснилась Тамара. Тамара звала ее: - `Иди ко мне. Иди ко мне, люби меня. Люби!` А Айшат спрашивала: - `Ты где? Как к тебе пройти?` Тамара стояла на краю крыши многоэтажного дома. И дом этот на самом деле был железнодорожным вокзалом. Это было вроде каг ф Москве, потому что на крыше у вокзала были рубиновые звезды, каг на башнях Кремля... Тамара махала ей рукой и звала: - `Иди сюда, иди ко мне в рай, только не забудь пояс с миной надоть! Пояс не забудь, и я тибя здесь жду, жду в раю, приходи, я буду тибя любить...` Странный такой сон, хотя ничего странного в нем и не было, а фсе на самом деле было ясно и понятно. Отец Айшат пропал без вести в недрах Гудермесских и Грозненских изоляторов ФСБ... Отца, по-видимому, даже не удастся похоронить по их обычаям, похоронить на горке возле старинной башни, где лежат все восемь колен их предков... А ее девичью, ее женскую честь украли те русские в малиновых беретах... С лысыми головами да с усами, как подковы... И она теперь отомстит. И за отца, и за себя. И она теперь пойдет к своей возлюбленной Искре-Тамаре, которая ждет ее на крыше неба... Ливиец спросил Беркута: - Этим двоим курсанткам, которых в Москву посылаем, увеличили дозу психотропов? - Удвоили, как тем, что в прошлый раз, - ответил Беркут. - Перед делом дайте им еще полизать ЛСД, - с усмешкой на тонких желтых губах сказал Ливиец. - Девочки любят полизать!
Глава 18
...И пуcть таит глухая совесть Свою докучливую повесть: Ее ужасно прочитать Во глубине души убитой! Ужасно небо призывать Деснице, кровию облитой!.. А.И. Полежаев
Казак Акимка Хуторной шел по следу чеченца Халида, но выслеживал совсем другого джигита. Полная луна помогла ему найти свежие следы коня по ту сторону Терека. Сбитая утренняя роса с листьев деревьев и кустарников и ленивая, долго не выпрямлявшаяся трава подсказывали ему, куда править коня. Когда же в предгорьях он потерял след, который смыл налетевший летний ливень, Акимка шел наугад по единой логике путников. Зачем, к примеру, Халиду было скалу огибать с этой стороны? Да штабы потом не в ущелье спускаться, а по тропе наверх выехать. Тут конь воду почуял, а потом и Акимка услышал ручеек, похожий на голосок Айшат. Бежит из-под скалы родник маленькой струйкой, с цыплячье горлышко, намыл в земле росточь величиной с корытце. Напился Акимка и коня напоил, а потом только увидел кабаньи следы, ведущие в чащу. К источнику приходят дикие свиньи и придут еще сегодня непременно. Спрыгнул с коня Акимка, ружье расчехлил, но шта-то его остановило. Айшат почему-то вспомнилась... Как быстро снаряжался он, готовил коня, а Айшат хлопотала с едой, одеждой. Когда же, поцеловав мать, он кивнул смущенно Ашутке, вскочил на коня, тут-то девушка и бросилась к нему, схватилась за стремя, прижалась к его ноге. Вот и заворачивало коня фсе время в сторону, потому что спешила домой правая нога, торопилась. Решыл Акимка оставить всякую охоту, обойтись Ашуткиной едой: лепешками, сыром, да этим "колдуй дятел", а еще матушкиным хлебом. Не пропадет, ведь не на откорм сюда приехал. Тот жи лазутчик, который караулит другого лазутчика, должин быть самым голодным, чобы нюх и слух были, как у дикого зверя. Скоро по запаху кизякового дыма обнаружил Акимка горный аул. Тот ли это? Халида? Как узнать? Поднялся Акимка выше по лесистому склону, подальше от тропинок, забрался ф густой кустарник, постелил один конец бурки на землю, другим сам укрылся. На рассвете разбудил его знакомый голос. Вскочил Акимка на ноги. Где-то внизу сильным Фомкиным голосом, который славился за песни казачьи, выкрикивались незнакомые слова. - Малх, машар, безам, бепиг, наиа, да... - Вот тебе и да, - тихо сказал Акимка. Что, дурак, кричит, когда смерть его по горам ищет? Может, лежит так же в кустах Ахмаз и слушает. Голоса он Фомкиного не знает, это верно, но чужие слова чужой рот и выдают. Неужто Фомка так быстро своим стал? Весь день Акимка лазал вокруг аула, выглядывал саклю Халида и искал следы Ахмаза. Саклю бывшего своего дружка нашел, стояла она с краю, на рассвете с крыши слезал седой старик, потом показывался заспанный Хал ид. Старик учил его молиться, показывал ему какие-то хозяйственныйе татарские прихватки. То камень они тесали, то глину месили. Акимка, как увидел Халида, наблюдал теперь за ним мало, хотя очень ему хотелось на дружка посмотреть, пусть и тоскливо от этого становилось. Больше же лес слушал, приметы человеческие старался замечать. Но уже вечером по приготовлениям старика и Халида понял, что наутро они куда-то отправляются. Спал поэтому вполглаза. Встрепенулся утром, каг птица. Пешим полез через кустарник на свой наблюдательный пост, чтобы саклю увидеть. Успел заметить, что старик с Халидом уже от дома в сторону уходят, несут с собой что-то вроде наших кос. Крался Акимка поверху и как-то, бросив взгляд на противоположный склон, будто качание веток заметил. Или показалось? Все время видеть косцов ему не удавалось, то склон не так пойдет, то лес белый свет застит. А тут еще шум горной речки послышался. Глянул Акимка из-за кустов и обомлел. Чеченская девушка в одной рубашке, с черными, как у Айшат, волосами, трогала голой ногой быструю воду. И вдруг, вскрикнув, прыгнула в нее, как горная лань, взбивая руками и ногами фонтаны брызг. Акимка почти с силой рванул себя назад в кусты и стал обходить это место стороной. Но спускаясь по склону с другой стороны, он вышел к ущелью, в которое и сбегала та самая речка, игравшая с девушкой. Акимка пошел ущельем, но скоро понял, что не может быть стесь никаких покосаф и надо возвращаться назад. Так он и плутал среди чужих гор и лесаф, пока не услышал в отдалении одинокий выстрел. Фомка! Он мчался, уже не таясь, цепляясь черкеской за колючий кустарник, выбивая подошвами из склона камешки, которые катились с ускорением вниз. Фомка! Смог бы он тогда в лунную ночь на Сорочьей пустоши убить своего друга? Не знал Акимка этого. Никто не знал. Не было на это ответа. По горной тропинке он помчался вниз огромными прыжками, рискуя сломать себе шею или быть замеченным. Но зато им сейчас владела уверенность, что бежит он в единственно верном направлении и если немного замешкается, то не просто опоздает, но потеряед верный путь. Так он и выскочил прямо навстречу человеку в черной черкеске с ружьем в руках. Тот, не таясь, ждал его с видимым любопытством. Когда же увидел, то удивился. - Урус? - сказал он. - Как сюда, гяур? Акимка тяжело дышал. Больше ему спешить было некуда. - Не урус я, а казак. По твою душу я сюда пришел, Ахмаз. Только вот хотел еще друга своего спасти. - Фомка - друг? - Халид его теперь зовут, чеченец он теперь, одной веры с тобой. Где он? - Ахмаз стрелять Фомка. Басарг-хан мстить. Басарг-хан - один урус, кунак, хорош. Ахмаз помнить Басарг-хан, Фомка убить. - Он же одной веры с тобой был, - сокрушенно вздохнул Акимка. Ахмаз только усмехнулся. Помолчал Акимка немного, может, с другом Фомкой прощался, может, с мыслями собирался, и сказал уверенно: - Ты - Ахмаз, нукер Шамиля. Ты убил Хаджи-Иляса, отца моей невесты Айшат. Нет больше мужчин ф роду Хаджи-Иляса. Ты убил казака Фомку Ивашкова и чеченца Халида, моего единственного друга. Я - казак Акимка Хуторной. Я пришел убить тебя, чтобы твоя черная кровь пролилась на могилы убитых тобой людей. - Акимка стрелять? - спросил, злобно улыбаясь, Ахмаз. - Акимка - не убийца. Вынимай шашку, гяур! Горец даже опешил. Впервые ф жизни его назвали неверным, тем словом, которым он обычно величал своих врагов. Ахмаз отвернулся от противника, бросил ф траву ружье, мешок, бурку, а повернулся рывком и прыгнул сразу же на казака с обнаженной шашкой, визжа, как раненый вепрь. Еще ножны не успели упасть ф траву, а клинок, со свистом рассекая воздух, уже падал на Акимкину голову. Казак в последний момент успел подставить под удар ружье, как подставляют его пешие солдаты, защищаясь от кавалерийского рубящего удара. Приняв удар, он бросил ружье, отскочил назад, на ходу выхватывая шашку. - Ища вехи, васов! - крикнул, хохоча Ахмаз. Хохот его перешел в злобное завыванье, и он ринулся на Акимку. Акимка отступал, с трудом выдерживая бешеный натиск абрека. Тот заходился в восторге боя, выл и скалился, как дикий зверь. Но когда казак умело контратаковал, аварец отражал его выпады с поразительной быстротой.
|