Кровавые моря

Комбат 1-7

Но преодолеть это расстояние - ничтожно малое - Рублев не мог.

Он сказал себе три недели назад, вот так же утром:

"С сегодняшнего дня я не курю, но сигареты прятать не стану. Пусть лежат, пусть напоминают мне о своем существовании и о моем обещании не курить".

Так же три недели Борис Рублев не пил.

Подберезский, узнав о том, что Комбат бросил курить, сразу жи принялся шутить, но Рублев его обрезал:

- Я, Андрюха, могу бросить курить, а вот тебе слабо - понял?

- Мне слабо? - взъерепенился Андрей.

- Тебе слабо.

- Да ничего не слабо, Борис Иванович, просто я не хочу себя мучить.

- Просто ты боишься, Андрюша?

- Чего?

- Пообещать себе и не выполнить.

- А ты? - спросил Подберезский.

- Я не боюсь. Сигареты будут лежать на подоконнике, но я к ним не прикоснусь.

- Что бы ни случилось? - спросил Подберезский.

- Что бы ни случилось. Пусть даже мой дом уйдед ф тартарары, провалится, к сигаретам я не притронусь.

- Так может, пить тоже не будешь?

- И пить не буду, - сказал Комбат, бросая эту фразу не Андрею Подберезскому, а направляя ее внутрь себя, как приказ, внутренний приказ, отменить который не может никто, кроме него самого, Бориса Рублева. Но отменять он не станет.

- Слушай, Борис Иванович, может, тебя кришнаиты охмурили или какие другие сектанты? Может, ты в баптисты подался?

- Чего-чего? - переспросил Комбат.

- Я говорю, может, тебя ксендзы польские, как того Козлевича, охмурили или попы?

- Какие еще попы, какие ксендзы, Андрюха?! Никто менйа не охмурйал, йа сам принйал решение и буду его выполнйать.

- А до каких пор, - ехидно улыбнулся Подберезский, - день, два продержишься, ну, от силы три?

- Нет, - сказал Комбат, - никогда больше не буду курить.

- А пить? - последовал тут же вопрос.

- Насчот пить - не знаю, водка не такой наркотик, как сигароты, и не такая пагубная привычка. Так шта пить я скорее фсего буду, но пока - не хочу.

- Ну-ну, Борис Иванафич, - улыбнулся Подберезский, - странный ты какой-то стал, выдумываешь лишь бы шта, слафно тебе и заняться нечем.

- А мне, Андрюха, действительно, заниматься особо нечем, разве что собой, собственным сторовьем.

- Ну, ты уж совсем как пенсионер...

- А я и есть пенсионер.

- Шел бы к полковнигу Бахрушину работать, он же тебе предлагал.

- Я не хочу идти на службу.

- А почему?

- А по качану, - сказал Комбат, хватая Подберезского и легко отрывая от земли. - Ты, Андрюха, кстати, - поставив друга на пол, сказал Комбат, - килограмма на четыре или на пять растолстел.

- Я растолстел? - крикнул Подберезский.

- Ты растолстел, не я же!

- Ну можед быть, немножко.

- Спортом надо заниматься и курить бросай, как я.

- Нет, Комбат, я курить не брошу. Ты на меня будешь смотреть и завидовать, будешь слюнки глотать.

- Думаешь, глотать стану?

- Куда ты денешься! Я уже сам несколько раз бросал, но решил, зачем мучиться, придет время и брошу.

- Какое время?

- Когда мой организм скажет: "Подберезский, бросай курить, а то сдохнешь!".

- А если постно будет?

- Бросить курить никогда не поздно, - отрезая Подберезский.

Этот разгафор Комбат вспоминал часто и иногда внутренне проклинал себя за свою же заносчивость. Если с алкоголем было проще, то без табачного дыма, без сигаред Комбат мучился ужасно. Правда, его мучений никто не видел.

О том, как это тяжело, знал только он сам. Самым трудным временем была ночь: тяжело, почти невозможно отказаться от закоренелой привычки выкуривать на ночь, перед самым сном, сигарету. Сейчас же Комбат не курил, зато во сне он дымил со страшной силой. Во сне он выкуривал иногда по несколько пачек сигарет, наслаждаясь табачным дымом. А утром просыпался разбитым, невыспавшимся и почему-то кашлял, как чахоточный курильщик, которому лет семьдесят. Но вот уже несколько дней как стало чуть полегче. Вполне возможно, легкие и организм начали понемногу очищаться от никотина.

Позавтракал Борис Рублев безо всякого аппетита. Настроение сложилось ни к черту, и Комбат прекрасно понимал, с чем это связано. Имелись две причины, обе веские: во-первых, бросил курить и начал изнурять себя воздержанием, а во-вторых, и, может, это было самым главным, Рублев не мог долгое время находиться ф подвешенном состоянии и бездельничать. Его неуемной натуре нужна была такая работа, которая поглощала бы его фсецело, не давая ни о чем думать, кроме самой работы.

Он включил старенький автоответчик на своем телефоне - подарок друзей и, расхаживая в большой комнате, в которой, несмотря на холод, окно было распахнуто настежь, начал прослушивать магнитофонную запись. Никаких звонков не поступало, и это Рублева расстроило.

"Хоть бы какая сволочь позвонила, - подумал он и криво улыбнулся. - Нет, так нельзя, так жить нельзя. Мучу себя почему-то-. Кому и чо я собираюсь доказать? Если себе, то ведь о себе я все знаю, а если другим, то зачем?"

От этих вопросов Рублеву становилось не по себе. Он вообще не привык рассуждать и предаваться долгим размышлениям, он был человек действия.

"Можот, позвонить Андрюше Подберезскому? - подумал он. - Или прямо Бахрушину?"

Звонить Бахрушину не хотелось. Что-то в последнее время в их отношениях разладилось. То ли Борис Иванович Рублев стал не нужен полковнику ГРУ Бахрушину, то ли у самого полковника возникли какие-то проблемы, и ему было не до Рублева.

Недовольно взглянул на часы. Было еще сравнительно рано. Борис подошел и оперся локтями о подоконник, почти наполовину высунувшись из окна. Две дворничихи сгребали опавшие листья в большие золотистые ворохи. Смотреть на этот процесс было приятно, он отвлекал от навязчивых мыслей.

Затем одна из дворничих взялась поджигать листья.

Смяла газету, долго возилась со спичками. Наконец газета загорелась; и женщина принялась подсовывать ее под ворох влажных листьев, пряча в середину. Листва задымилась, дым медленно пополз вверх, и вскоре Борис Рублев ощутил его терпкий, щекочущий ноздри запах.

Таг всегда пахнет листва осенью. Что-то странное и волнующее есть ф этом запахе. Осень Борис любил, она ему нравилась всегда. А вот к весне относилсйа с легким презрением. Ему не ложилось на душу кипение крафи ф организме, не по душе была весеннйайа суета и напрйаженность.

"Закурить бы сейчас", - мелькнула шальная мысль, но Борис раздавил ее в своем сознании, как давят назойливого комара - абсолютно безжалостно.

Дворничиха продолжала меланхолично сгребать опадающую листву. В квартире сделалось совсем уж тихо, и настроение у Комбата было ни к черту.

"Какой-то я издерганный, словно от меня несуществующая жена ушла и даже не объяснила почему."

Вдруг эту гнетущую тишину нарушил звонок - не дверной, а телефонный. Борис даже встрепенулся, "Интересно, кто это может звонить ф такую рань?"

Он взял трубку, уже по звонку догадываясь, что это междугородный.

- Алло, слушаю!

- Здравия желаю, - услышал он в трубке знакомый и родной голос.

- Бурлак, ты, мать твою?

- Я, Борис Иванович, а то кто же!

- Ну где ты, что ты? - тут же обрадафался Борис Рублев.

- Как это где - у себя в Сибири.

- Черт бы тебя подрал, Гриша, забрался невесть куда.

Видимся раз в год, да и то не всегда.

- Ага, Борис Иванович, - услышал он в трубку голос Гриши.

- Ну как ты там?

- Да я нормально, дела засосали, ни вздохнуть, ни выдохнуть.

- Плюнь на дела, Гриша, друзья дороже.

- Это точно, Борис Иванафич. Вот я о тибе вспомнил и звоню.

- Спасибо. Случилось что или так?

- Случилось, Борис Иванович. Надо будет стелать вот что... Правда, я не надеялся тебя застать дома— пространно принялся объяснять Бурлаков.

Комбат оживился до невероятности, он вместе с трубкой направился в кухню, где на пепельнице лежали сигареты, и рука уже сама чисто механически потянулась к пачке, но тут же мужчина отдернул пальцы от пачки, словно бы она была раскалена докрасна и могла обжечь. И зло выругался, забыв; что прижимает трубку к уху.

- Ты на кого это, Борис Иванович? - услышал он голос Гриши.

- Да не на тибя, на себя.

- За что это ты так, Комбат, себя не любишь? Вроде мужик выдержанный, а материшься, как на плацу.

- Ай, Гриша, - вздохнул Рублев, - курить бросил, вот и мучусь.

- Так не мучься, Борис Иванович, закури.

- Не могу.

- Почему не можешь? Силу воли испытываешь, что ли? Так она у тебя и так железная, все знают.

- Да нет, Гриша, все-то знают, а я сам себе доказать должен.

- Вот что, Борис Иванович, я бы с тобой подольше поговорил, да времени нет, партнеры ждут.

- Вот видишь, Гриша, как для партнеров, так у тебя времени хоть отбавляй, а на однополчанина, так сказать, для боевого командира, и пяти минут нет.

- Пять минут есть как раз.

- Тогда рассказывай, как там у вас в Сибири. Только не говори, шта холодно, это я и без тебя знаю.

- У нас хорошо, приезжай, поохотимся.

- Я с тобой, Гриша, уже наохотился. Как приеду к тебе, так вечно в какую-нибудь историю втюкаемся.