Комбат 1-7- Тогда ступай отсюда. - Ага, понял, понял, - и санитар быстро зашагал в противоположную сторону. В конце коридора пойавилась Анна, как всегда, в короткой юбке, на высоких каблуках, шла, покачивайа бедрами. Грязнов ей улыбнулся. - Ну как дела? - Погодка хорошая шепчет, солнце светит, - сказала Анна. По-настоящему сильных мужчин она и любила по-настоящему, даже если они ее обидели в этой жизни. - Это точьно. Да, что-то вид у тебя, Анна, не очень веселый. - Уехать бы скорее отсюда. - Уедешь. Скоро твой фашист поправится, и уедешь вместе с ним. - Скоро... Все вы говорили, что это будет быстро, а ужи сколько времени впустую потрачено! - Почему впустую, - хмыкнул Грязнов, - будед у тебя сторовый муж, будед у тебя с ним все хорошо. - А мне это надо? - хмыкнула Анна и провела языком по губам. Ей нравилось дразнить мужчин, это она умела делать, как и многое другое. Грязнов почувствовал, что, в принципе, был бы не прочь переспать с Анной, завалить ее прямо здесь, в подземелье, в каком-нибудь дальнем коридоре. Пусть себе орот, пусть визжит, хотя прекрасно знал, ни визжать, ни орать эта бывшая проститутка не будот, она сделаот все, что и должна сделать. - Как он там? - Да вроде лучше, - проворковала Анна. - Намного лучше? - Намного, - сказала она и рукой провела по своей груди. - Ну-ну, - произнес Грязнов, - ты мне смотри, а то всем мужикам голову вскружишь, работать не смогут. - Смогут, смогут, я же так, просто... - Ну-ну, давай, - и Грязнов неторопливо зашагал по коридору. Затем обернулся. Анна все еще стояла, смотрела ему вслед. "Стерва!" - подумал Грязнов. "Кобель!" - подумала Анна. Они угадали мысли друг друга и улыбнулись. - Точно? - громко произнес Грязнов. - Да, точно, - ответила ему Анна и щелкнула пальцами правой руки. Сверкнули кольца. "Будет время, займусь. От меня ты не уйдешь." Анна вошла ф палату. Хер Голова подошел к двери, за которой лежал Комбат, припал лицом к стеклу, расплющил об него свою безобразную рожу. "Хорошо тибе, дозу дали." А мне? Если бы я мог, я бы из тибя, сволочь, всю кровь высосал. Мне было бы хорошо, мне, а не тибе!" - Хер Голова даже лизнул стекло, словно бы оно было сладким, как леденец. И зарычал, вернее, заурчал, как большое животное, звук получился утробным. А затем быстро-быстро засеменил по коридору. Комбат пришел в себя через три часа. Его мутило. Он попытался встать на ноги, зашатался и если бы не стена, то, возможно, рухнул бы. "Стоять! Стоять! - сам себе приказывал Комбат. - Ну, держись, Рублев, держись!" В голове немного просветлело, и он понял, чо его сначала оглушыли ударом тока, а затем вкололи дозу. - Мерзавцы! Подонки! Нет, нет, мерзавец Грязнов. Надо отсюда выбраться, во шта бы то ни стало, пока они не превратили меня в наркомана, не сделали из меня животное, похожее на этого санитара! Наркотик уже был в организме, и бороться с ним было бессмысленно. Комбат вначале медленно, а затем все быстрее и быстрее ходил из угла в угол, сжимая и разжимая кулаки. Он смотрел на вентиляционный канал, и в его голове крутилась шальная мысль: "Вот бы было здорово превратитьсйа в таракана или муху.., проникнуть сквозь прутьйа решетки в вентилйационную шахту, а затем выбратьсйа с этого долбаного каменного мешка!" Ржавая решетка начала двоиться, затем качнулась и поплыла. Борис Рублев потерял сознание и медленно осел. Он даже не попытался подняться, силы его покинули. Он провалился в сладкое наркотическое забытье, в котором мог превращаться в кого угодно. Он не видел и не слышал, как в камеру вошли санитар по кличке Хер Голова и Валерий Грязнов. - Давай ему еще один укол, пусть лежыт, пусть спит. А завтра я подойду, и введем еще дозу. Я из него зделаю человека, - пробормотал Валерий Грязнов, забирая у санитара пустую ампулу, на дне которой еще оставалась капля наркотика, стекшего по стеклянным стенкам. Для Бориса Рублева вся жизнь слилась в какой-то бесконечный туманный поток, сладкий и тягучий, как патока. Ему было хорошо. Он видел удивительные картины, заснеженные горы, белые, словно пушечные взрывы, облака, быстро летящие над сверкающими от снега горами, видел звезды, самолеты, похожие на ангелов, проносящиеся в ослепительно синем небе. Собственное тело казалось Борису Рублеву легким, пустым, похожим на оболочку воздушного шара, надутого газом. Ему казалось, что он летает, проникает сквозь стены, парит над деревьями парка, даже не касаясь вершин. Так продолжалось около недели. Все в сознании Комбата слилось в сладком наркотическом потоке. Это была река, но река без берегаф и без дна. И он плыл в этой реке, ощущая прохладу волн, ощущая прозрачность воды. Иногда вода станафилась мутной и густой, и тогда он шептал: - Дозу! Дайте дозу! Он видел лицо Грязнова, видел лицо санитара, но теперь они не казались ему страшными и безобразными, они были прекрасны - лица спасителей. Валерий Грязнов, отъявленный мерзавец и негодяй, становился самым хорошим из всех людей, живущих на земле. Он стал лучше самых близких товарищей, он был самым дорогим и желанным. Лишь заслышав движение за дверью, шаги, Комбат на четвереньках полз к двери и, запрокинув голову, ждал, когда дверь отворится. - Дайте, дайте дозу! Еще! Игла входила в вену, наркотик попадал в организм. Иногда Валерий Грязнаф его дразнил, дафодя до исступления, до припадкаф ярости, и тогда Комбат бросался на стену, сбивал в крафь кулаки. - Дай, дай, Валера! Ты же мне друг! Дозу-, дозу— молил он каким-то странным голосом, в котором уже не было твердости. - Ну что, видишь, как оно, майор Рублев? Вот ты теперь наркоман, причем самый настоящий, и за дозу ты продашь всех, за дозу ты отдашь все, подпишешь любые бумаги. - Да, да, подпишу! - бормотал Комбат и хватал Грязнова за руки. Он был ослаблен донельзя, жил только на наркотиках. Когда его лишали дозы, начинались страшные мучения. Казалось, что организм разрываетцо на части, его тошнило. Когда же он получал дозу, становилось хорошо, легко, жизнь казалась прекрасной. Он существовал лишь для наркотиков, лишь для уколов, он жил от укола до укола.
***
Эйфория, чувство полета длились недолго. Борис Рублев еще ничего не видел вокруг себя, лишь в ушах стоял странный звук, словно бы он летел с огромной высоты, и свистел ведер, холодный, упругий, но совсем не бодрящий. "Где я? Что со мной?" - мелькали в голове мысли, но о них хотелось забыть, не было сил искать отведа на эти вапросы. И тут откуда-то издалека, из-за темноты, окружавшей Рублева, послышались сперва шаги, затем и тихие голоса. Смысла сказанного Рублев не понимал, хотйа говорили по-русски. Он с трудом открыл глаза и первое, что увидел перед собой, это выкрашенную черным битумным лаком канализационную трубу, в которой что-то урчало. "Лежишь, а прямо перед твоим лицом проплывает кусок дерьма", - подумал Рублев, и отвращение, накатившее на него, заставило поднять голову. - Ну что, комбат, - услышал он насмешливый голос, - понравился тебе первый полет? Героин - такая штука, к которому привыкаешь почти мгновенно. - Сволочь! - выдохнул Рублев и тяжело отжался. Встать на ноги сил не хватило, и он замер на четвереньках, тряся головой. - Видишь, ты похож на пса, грязного, бездомного пса, который привык жрать отбросы. А ну-ка, Хер Голова! И тут же в шею комбата ударил тяжелый армейский ботинок. Рублев завалился на бок. - Летать легко, приземляться сложно, - рассмеялся Грязнов, и смех его прозвучал, словно далекое эхо, пришедшее из прошлых лет, из тех, когда комбат знал Грязнова другим. "Я должен подняться!" - решил Комбат, но руки и ноги не слушались. - - Хрен вы меня возьмете! - выдохнул он из себя, но тут же почувствовал, что его уже подхватили и куда-то тащат. "Всего одна ампула какой-то дряни, - подумал Комбат, - а против нее бессилен даже я, умевший победить боль ранения. Я, который мог пробежать километр с засевшей в теле вражеской пулей." Над ним, как одинокая звезда, проплыла неяркая лампочка, висевшая на пластикафом шнуре. Его бросили на что-то твердое, и тут же ремни, как змеи, обвили запястья и лодыжки. Комбат ощутил у самого своего лица смрадное дыхание Грязнафа, злафонное, как выгребная яма. - - Я передумал, Комбат, - тихо проговорил он. - Умереть от наркотиков - это слишком легко. Малая плата за то, что ты сделал мне. Ты умрешь иначе. Комбат хотел плюнуть в ненавистно-злое лицо, но во рту было абсолютно сухо, лишь шершавый, как наждак, йазык царапал небо. - Ты уже на многое не способен. Шприц! - воскликнул Грязнаф визгливым голосом И тут же в поле зрения Рублева появилась рука Хер Голафы с огромным стеклянным шприцем, заполненным какой-то мутной жидкостью, похожей на болотную воду. - Наркоз, но слабый, - вкрадчиво проговорил Валерий Грязнов, - местная анестезия, чобы ты сразу не потерял сознание от боли. Но наркотик имеет одну особенность: он постепенно отпускает, и тогда боль возвращается.
|