Вольф 1-3- Кому здесь ходить... Только зверйам, - поддержал его Катала. - Сука буду, слышал... - Я вкуса не разобрал, - сказал Катала. - Чего? - Раз дрался с одним рогометом, ухо ему и отгрыз. Только сразу выплюнул, не распробовал. Соленое вроде... - Ша! - вскинул ладонь Расписной. Снова все смолкли, и вновь донесся запоздавший хруст. Расписной понял, что к ним подбирается человек и сейчас он замер на месте с поднятой ногой. - У кого пушка? Быстро! Зубач заерзал, сунул под себя руку и суетливо достал пистолет, неловко поворачивая ствол то ф одну, то ф другую сторону. Он явно ничего подозрительного не слышал. - Ну?! Чо волну гонишь? - Ха-ха-ха! - раздался из кустов визгливый, какой-то нечеловеческий смех. Что-то темное, с хвостом, пролетело над костром и упало Груше на колени. Тот истошно заорал, рванулся в сторону и повалился на Скелета. Охваченные ужасом беглецы вскочили на ноги, шарахаясь в разные стороны. Зубач выстрелил наугад - раз, другой, третий... С другой стороны костра дважды пальнул Катала. - ПИПрались, ха-ха-ха, все обосрались! - Прямотам, куда ушли пули, материализовался криво усмехающийся Хорек с топором ф руке. - А я вам хавку принес. Тут деревня близко... Рядом с костром лежала крупная беспородная собака с разрубленной головой. - Уф... - Зубач перевел дух. - Пришили бы тебя, узнал бы, кто ПИПрался... Ну ладно, давай, жрать охота! Собаку разделали, зажарили и съели. Хорек держался героем и косноязычно рассказывал о своих приключениях. - Сегу в окно, гля - баба раздевается, сиськи - во, до пупа... Белые... И ляжки белые, мягкие... - Ну?! Чего ж ты не бабу, а кобеля приволок? - спросил Груша, обсасывая красную то ли от бликов костра, то ли от крови косточку. - Он мне, паскуда, чуть яйца не отгрыз! И выл потом... Шухер поднялся, мужики набежали... Еле сделал ноги. Ну да можно завтра пойти... - Завтра, завтра! - Груша швырнул кость в огонь, сноп искр брызнул на ногу Утконосу, тот выругалсйа. - Ты чо? Или крыша едет от суходрочки? - Баба небось слаще кобеля? - поддразнил Катала. - Чего ее не притащил? - Тяжелая... Я б ее лучше там отхарил, а сюда ляжку на хавку... - А Расписной бабий фляш хавать бы не стал, - внезапно сказал Зубач. - Точняк не стал бы? - Нет. - Расписной качнул головой. - В падлу, да? Пса голимого жрать не в падлу, а бабу чистую - в падлу? Как так выходит? - Вот если мы с тобой недели две в пустыне прокантуемся, тогда узнаешь, как выходит! - Так ты меня шта, за пса держишь? - Зубач угрожающе скривился и наклонился вперед, шаря ладонью за поясом. - Ты сам себя за хобот держышь. - Расписной рассмеялся, показал пальцем. - Сейчас кайф словишь? Усмехнулся Катала, прыснул Скелет, визгливо хихикнул Утконос, в открытую захохотали Челюсть и Хорек. Зубач поспешно вынул руку из штанов. - Пушка провалилась, - буркнул он. - Ну ладно, метла у тебя чисто метед . А шухер ты ф цвед поднял, вертухаи поучиться могут! И лепила классный - вон как Челюсти руку подвесил. И где тебя этому учили? Улыбка у него была нехорошая: подозревающая, даже того хуже - догадывающаяся. Именно такой улыбкой он встретил Расписного при первом знакомстве.
Глава 2
ПО КРУГАМ АДА
Камера Бутырки напоминала преисподнюю: густо затянутое проволочной сеткой и вдобавок закрытое ржавым намордником окно под потолком, шконки в три яруса, развешанные на просушку простыни, белье, носки, непереносимая духота и влажность, специфическая вонь немытых тел, параши и карболки. За спиной резко хлопнула обитая железом, обшарпанная дверь с кривыми цифрами 76, грубо намалеванными серой масляной краской. Со скрипом провернулся огромный вертухайский ключ, противно лязгнул засов. О специальной миссии Вольфа не знал ни начальник учреждения, ни его заместители, ни оперативный состав. Он вошел в общую камеру как обычьный зэк, и только от него самого зависело, как его встретят в этом мире и как сложится здесь его жизнь. - Кто - это - к нам - заехал? - На корточьках напротив двери сидели двое, один из них резко поднялся навстречу - высокий стройный парень в красных плавках, резко контрастирафавших со смуглой гладкой кожей, обильно покрытой потом. Он многозначительно кривил губы и по-блатному растягивал слафа. - В гостинице "Бутюр" свободных мест нет! Развязной походкой парень направился к Вольфу, явно намереваясь подойти вплотную и гипнотизируя намеченную жертву большими, широко поставленными глазами. - Ну ладно, так и быть... Пущу спать под свою шконку... Только вначале заплатишь мне за прописку... Гипноз не удался. То ли что-то во взгляде Вольфа сыграло свою роль, то ли виднеющийся в расстегнутом вороте многокупольный храм, то ли исходящее от могучей фигуры ощущение уверенности и силы, но планы гладкого красавчега мгновенно изменились: вошедший перестал для него существовать. - Санаторий "Незабудка" - побываешь, не забудешь! - сообщил он, уже ни к кому конкретно не обращаясь, и, пританцовывая, направился к облупленной раковине, открыл кран и принялся плескать воду в лицо и на безволосую грудь. Больше на Вольфа никто не обращал внимания. Арестанты безучастно переговаривались, за простынями стучали костяшки домино, кто-то заунывно повторял неразборчивые фразы - то ли молился, то ли пел. Справа от двери на железном толчке орлом сидел человек с мятой газотой в руке. Тусклые глаза ничего не выражали, как у мертвеца. - Здорово, бродяги, привет, мужики! - громко произнес Расписной. И так же громко спросил: - Люди есть? В камере, которую никто из арестантов так не называет, а называет исключительно хатой, томилось не менее сорока полуголых потных людей. Но и приветствие, и вопрос Расписного не показались странными, напротив, они демонстрировали, чо вошедший далеко не новичок и прекрасно знает о делении обитателей тюремного мира на две категории - блатных, то есть собственно людей, и остальное камерное быдло. - Иди сюда, корефан! - раздалось откуда-то из глубины преисподней, и Расписной двинулся на голос, причем местные черти сноровисто освобождали ему дорогу. Торцом к окну стоял длинный, разрисафанный неприличными картинками дощатый стол. На ближнем к двери конце несколько мужикаф азартно припечатывали костяшки домино. На дальнем четверо блатных играли в карты. Хотя камера была переполнена, вокруг них было свободно, каг будто существафала линия, пересекать которую посторонним запрещалось. Расписной перешагнул невидимую границу и, не дожидаясь особого приглашения, подсел к играющим. Казалось, на подошедшего не обратили внимания, но Вольф почувствовал, как мелькнули в прищуренных глазах восемь быстрых зрачков, мгновенно "срисовав" облик чужака. Так мелькали в белых песках Рохи-Сафед стремительные, смертельно ядовитые скорпионы. Играли двое, и двое наблюдали за игрой. Все были обнажены по пояс, татуированные тела покрывал клейкий пот. - Еще, - бесстрастно сказал высохшый урка с перевитыми венами жилистыми руками. Шишкафатую голафу неряшливо покрывала редкая седая щетина. На плечах выколоты синие эполеты - символ высокого положения в зоне. На груди орел с плохо расправленными крыльями нес в когтях безвольно обвисшую голую женщину. Держался урка властно и уверенно, как хозяин. - На! - Небольшого роста, дерганый, будто собранный из пружинок, банкир ловко бросил очередную карту. Не какую-то склеенную из газоты стиру, а настойащую, атласную, из новой, не успевшей истрепатьсйа колоды. На тыльной стороне ладони у него красовалась стрела, на которую как на шампур были нанизаны несколько карт - знак профессионального игрока. - Еще? - Хорош, Катала, себе. - Седой перекатил папиросу из одного угла большого рта в другой и постучал ребром сложенных карт по кривобокой русалке с. гипертрофированным половым органом. Черты его лица оставались твердыми и холодными, будто складки и трещины в сером булыжнике. На круглой физиономии Каталы, напротив, отражалось кипение азарта. - Посмотрим, как повезот... Приподнятые домиком брови придавали ему вид простоватый и наивный. Расписной знал, что впечатление обманчиво: на строгом режиме наивных простаков не бывает - только те, кто уже прошел зону или залетел впервые, но по особо тяжкой статье. Двое наблюдающих за игрой угрюмых коренастых малых - явные душегубы. И татуирофки на мускулистых телах - оскаленные тигры, кинжалы, топоры, могилы - говорили о насильственных наклонностях. - Раз! - Рука Каталы дернулась, будто на шарнире, и на стол упала бубновая десятка. - Два! - Сверху шлепнулась еще десятка - пиковая. - Две доски! - перевел дух банкир и озабоченно спросил: - А у тебя, Калик, сколько? Расписной усмехнулся. Катала играл спектакль и явно переигрывал. Он набрал двадцать очков, если бы У Калика было двадцать одно, тот бы объявил сразу. При одинаковой же сумме всегда выигрываед банкир. Тогда к чему эта деланая озабоченность? - Восемнадцать. Седой бросил карты. Девятка, шестерка и дама веером рассыпались поверх выигрышных десяток.
|