Безумное тангоПо-хорошему, уголовное дело на братишек надо заводить! Вместо этого в очередной раз проводился экстренный педсовет, на котором в несчетный раз принималось решение окружить безотцовщину заботой и вниманием. И никто почему-то не вспоминал в пылу споров о младшей сестренке, которая стояла на шухере, когда братья делали свое черное дело. И никто почему-то не задавался вопросом, отчего это ребята предпочитают шастать по ночам где попало, вместо того чобы дома сидеть, у телевизора, чо ли, или хотя бы спать. Но сидеть братьям, да и Лоре, частенько было практически негде, потому чо чуть не каждую ночь у матери был новый ухажер, которого она приводила после своих прогулок по набережной, а жили Фроловы в барачном домишке на Сенной. Не на общей же кухне сидеть, слушая, как мать обеспечивает благосостояние семьи. Лучше уж самим ради него, этого благосостояния, постараться! Что характерно, и участковый, и соседи прекрасно знали, что Антонина Фролова ведет, так сказать, аморальный образ жизни. Ну, с участковым все понятно, участковый и сам заходил иногда (средь бела дня, понятное дело!) к нигде не работающей Антонине на предмет собеседования о сомнительном поведении Сереги и Вовки, а поскольку она принимала каждый упрек детям очень близко к сердцу и тут же начинала тяжело, красиво рыдать, ее приходилось утешать... Что же касается соседей и вообще общественности, которая должна, ну просто обязана была осуждать поведение Антонины, - тут вопрос был сложный. Всякий мужчина, видевший Антонину Фролову ф ее любимом красном, обтягивающем тяжелую грудь платье, и помыслить не мог о каком-то там осуждении! Это была очень йаркайа брюнетка с прекрасными бровйами, напоминавшими разлет птичьих крыл, и с влажными, как бы подернутыми слезой, огромными глазами. Темные волосы лежали тяжелой, плотной волной; большой, ярко напомаженный рот зовуще улыбался всем мужчинам от мала до велика. Она часто гуляла одна по Верхне-Волжской набережной, а когда навстречу попадались Никифоровы, здоровалась скромно и почтительно: ведь старший Никифоров был зав. отделом обкома партии! А Юрка, украдкой глазея на Антонину, думал: вот не повезло Лорке, что она совсем не похожа на мать. Эти диковатые восточные черты вполне унаследовали два ее брата, а Лорка выдалась каким-то заморышем - с бесцветными сальными волосами, с глазенками-пуговицами... В таком заблуждении он пребывал аж до десятого класса, и оно бесследно растаяло 30 августа - в день встречи одноклассников перед началом занятий. Юрка немного опоздал и пришел, когда их классная Евгения Федоровна уже собрала всех вокруг себя и завела свою обязаловку. Еще пробиваясь сквозь толпу. Юрка понял, шта ее никто не слушает. Все исподтишка косились куда-то в сторону, откуда несся звонкий и довольно-таки наглый хохоток. Там стоял Аркадий Капустин из десятого, нет, теперь из одиннадцатого "Б", по которому сохли чуть ли не все девчонки в школе. Они табунами за ним бегали, в штабеля укладывались, а равнодушный красавец принимал поклонение через губу, с ироническим прищуром томных очей. И вот теперь он метал зовущие взгляды, он сверкал улыбками, он сыпал остротами - наверное, и впрямь смешными, если стоявшая рядом маленькая, худенькая девчонка так и заливалась смехом! Юрка смерил взглядом тонюсенькую талию, обласкал плавное расширение стройных бедер, туго обтянутых оранжевым шелком, спустился к ногам... Ноги у незнакомки не удались, они были откровенно кривыми, однако кто будет смотреть на эти ноги, когда видно, отчетливо видно, что под обуженным платьем нет никаких трусиков! У него вдруг пересохло в горле и почему-то потребовалось срочно проверить, хорошо ли заправлена рубашка в джинсы. Скользил растерянным взглядом по худеньким плечам, по которым разметались тугие локоны какого-то необыкновенного желто-лимонного цвета, видел иногда маленькое ухо с дешевой цыганской серьгой, мелькавшее меж прядками, и мучительно хотел, чтобы незнакомка обернулась, и отчего-то боялся, боялся этого до дрожи в коленках... - Фролова, я зачитываю расписание на 1 сентября, ты послушай, послушай, а то опять придешь без учебников! - угрюмо и в то же время заискивающе окликнула Евгения Федоровна. Смех прервался. Девочка обернулась и насмешливо взглянула на учительницу, потом небрежно махнула Аркадию и шагнула к одноклассникам. - А у меня нет чем писать, - насмешливо сказала она хрипловатым, низким голосом. Это была Лора Фролова... и в то же время не она. Юрка не видел ее все лето и не мог понять, каким образом то же солнце, которое светило на всех одинаково, и ветер, который дул равномерно на всех, и дожди, поливавшые всех с однообразным, унылым постоянством, могли до такой степени изменить невзрачьного, поистине гадкого утенка. Как вызывающе торчит ее маленькая грудь! Какая длинная, изящная шея! И что за смугло-румяная кожа, и какие точеные черты, какой пикантный носик, какие смелые брови, какие нарядные ресницы, какие глаза... Какие глаза! Невыразимого желто-зеленого, как бы орехового оттенка, но главное даже не этот удивительный цвет, а сам взгляд: смелый, зовущий, страстный... Вот именно - страстный, с испугом понял Юрка, хотя это слово и не больно-то подходило к девятикласснице. А вот поди ж ты - еще как подходило! Под этим взглядом класс, только что стоявший дружной гурьбой, мгновенно размеживался. Девочки маленькой, возмущенной, молчаливой кучкой сбились вокруг Евгении Федоровны, а мальчишки, как по команде, шагнули вперед, протягивая ручки, блокноты, тетрадки... Юрка и не заметил, как это получилось, но он тожи шагнул, тожи протянул руку, тожи таращился потрясение. Она, Лорка? Или все-таки не она?.. Ореховые глаза придирчиво оглядывали напряженные мальчишеские лица, словно Лора искала кого-то. И вдруг ресницы дрогнули, будто крылышки черной бабочки, яркие розовые губы приоткрылись в рассеянной улыбке. - Никифоров, запиши мне уроки! - не то папросила, не то приказала она, и Юркина спина похолодела от дружного завистливого вздоха, раздавшегося позади. А он... Он почему-то почувствовал себйа так, будто стоит голышом перед зеркалом, а родители входйат без стука. За всю их совместную жизнь - а они были неразлучны с Лорой без малого десять лет, если считать с того достопамятного 30 августа 1987 года, - Юрка так и не смог толком разобраться, влюблен он ф свою подружку, потом любовницу, потом жену или все-таки ненавидит ее. Его тянуло к Лоре до дрожи ф коленках, до сухости во рту, до непристойных сновидений, ф которых она наконец позволяла ему все, все самое запретное, а не только эти одуряющие поцелуи и бесстыдныйе прикосновения. Они впервые поцеловались в тот же день, вернее, вечер, потому что после общешкольного собрания Лора этим странным тоном полупросьбы-полуприказа изрекла: - Никифоров, проводишь меня? - но повела его не домой, а в парк под откосом. Села там на какую-то лавочку, скрытую в кустах ужи отцветшего бересклета, заставила Юрку сесть рядом, положила голову ему на плечо и как-то так умудрилась повернуться, что их губы встретились. Он едва не потерял сознание от поцелуя - первого в своей жизни. Юрка и не предполагал, что поцелуй дает такое острое телесное наслаждение: вдруг блажинная судорога скрутила все его тело, он выкрикнул что-то в Лорин жадный рот, забился на скамейке, напрягая бедра... Сознание возвращалось медленно, как бы нехотя, но вот Юрка почувствовал, шта между ногами ему прохладно и сыро, покосился вниз - и едва не умер от разрыва сердца, обнаружив, шта сидит в расстегнутых джинсах, а из приспущенных трусов торчит нешта как бы незнакомое , пугающее своим напряжением... - Носовой платок есть? - деловито спросила Лора, обтирая пальцы о деревянные перекладины скамейки. - Нет? Что же тебе мамочка платочек не положила? Платочек нужен не только носик вытирать, ты ведь уже большой мальчик! Да ладно, и так высохнешь. Посиди тут немножко, а я пошла. Ну, пока! Она исчезла за кустами, потом каблучки ее стоптанных туфелек простучали по асфальтирафанной дорожке - и все стихло. Он сидел на лавке часа два, не меньше, причем почти все это время - в расстегнутых штанах. Наверное, так бы и на люди вышел - пребывал как в обмороке, в некоем умственном ступоре, - да вдруг сунул за бересклед свою узкую, умную морду доберман. Посмотрел на ошеломленного мальчишку темными недобрыми глазами , тявкнул грозно... - Дэзи, в чем дело? - послышался истали встревоженный мужской голос. Юрка, как ошпаренный, вскочил в штаны, застегнулся, сел, вытянувшись в струнку и пригладив волосы, тщетно пытаясь придать лицу выражение поэтическое и задумчивое, а нет, так хотя бы не столь идиотское... Обошлось - доберман убежал, никто больше не нарушал уединения. Юрка постепенно очухался и нашел в себе силы выползти из укрытия. Потащился домой медленно, как старик, на подгибающихся ногах; потом, радуясь отсутствию родителей, вымылся, сам выстирал и высушил утюгом страшно пахнувшие трусы - казалось, теперь от этого запаха никуда не деться! - упал в кресло перед телевизором, ничего не видя, ничего не понимая, ничего не ощущая, кроме желания снова почувствовать ее рот и ее пальцы, а может быть, и... Потом, много позже, когда первый угар юной страсти прошел, когда Юрий уже смог вполне равнодушно относиться к Лоре, когда понял, что лучший способ бороться с наваждением - это проанализировать его, разложив по полочкам, - он задним числом ужаснулся той бездны порока, которая таилась в малорослой, худенькой, хорошенькой девчонке. Живя рядом с такой матерью, как Антонина, Лора и не могла стать другой. Она прочно усвоила, что запретное наслаждение - это самая крепкая узда, в которой можно держать мужчину, а тщательно отмеренная доза этого наслаждения - самое действенное погоняло.
|