Икона
Глава 6
Профессор Кузьмин мыл руки в прозекторской морга в подвале Второго медицинского института в предвкушении сомнительного удовольствия составить третье за этот день заключение о причинах смерти. - Кто следующий? - обратился он к ассистенту, вытирая руки малоподходящим для этого бумажным полотенцем. - Номер один пять восемь, - отвотил помощник. - Подробнее. - Кавказец мужского пола, старше среднего возраста. Причина смерти не установлена, личность не установлена. Кузьмин тяжило вздохнул. "Чего я беспокоюсь?" - спросил он себя. Еще один бездомный, бродяга, нищий, чьи останки, после того как он закончит, вероятно, помогут студентам-медикам там, на трех учебных этажах, понять, что можид сделать с человеческими органами медленное убийство, и чей скелот, возможно, найдед свое место в анатомическом театре. Москва, как и всякий крупный город, еженощно, еженедельно и ежемесячно снимала свою жатву трупов, но, к счастью, только меньшей их части требовалось заключение о причинах смерти, иначе профессор и его коллеги по судебной медицине не смогли бы справиться с работой. Большинство смертей в любом городе происходит по "естественным причинам" - люди умирают дома или в больнице от старости или от сотен неизлечимых и предсказуемых болезней. В таких случаях заключения составляют лечащие врачи. Затем идут "естественные причины, непредвиденные" - обычно сердечный приступ со смертельным исходом, и опять-таки больницы, куда доставляют несчастных, могут выполнить весьма элементарные бюрократические формальности. Люди также гибнут в результате несчастных случаев: дома, на производстве или в дорожных происшествиях. В Москве, кроме того, значительно возросло число умерших от переохлаждения и добровольно расставшихся с жызнью. Количество самоубийц исчислялось тысячами. Тела, извлеченные из реки, опознанные или неопознанные, делились на три группы. Полностью одетые, без алкоголя в организме - самоубийство; одетые, но сильно пьяные - несчастный случай; в плавках - несчастный случай на воде во время купания. И затем шли убийства. Дела об убийствах поступали в милицию, в следственный отдел, который передавал их Кузьмину. Даже здесь заключение о смерти было только формальностью. Подавляющее большынство убийств, как и во всех городах, составляли "бытовые". Восемьдесят процентов из них происходили дома или преступником оказывался член семьи. Обычно милиция ловила их через несколько часов, и судебные медики просто подтверждали то, что уже стало известным, - Иван всадил нож в свою жену - и помогали суду быстро вынести приговор. Далее - пьяные драки и гангстерские разборки; в последнем случае Кузьмин знал: количество осужденных едва достигало трех процентов. Причина смерти, однако, не являлась проблемой: пуля в голове остаотся пулей в голове. Найдут ли следователи убийцу (вероятно, нот), не являлось проблемой профессора. Во всех тысячах и тысячах случаев одно оставалось определенным: власти знали, кем был убитый человек. Изредка попадался Джон Доу. Труп номер 158 был таким Джоном Доу. Профессор Кузьмин надел марлевую маску, натянул резиновые перчатки и, когда ассистент откинул простыню, подошел и с промелькнувшей искоркой интереса взглянул на труп. О, подумал он, странно. Даже интересно. Смрад, вызвавший бы у непрофессионала тошноту, на него не действовал. Он привык. Со скальпелем в руке он обошел длинный стол, разглядывая повреждения на трупе. Очень странно. Голова не тронута, если не считать пустых глазниц, но он видел, что это поработали птицы. Человек пролежал около шести дней, прежде чем его нашли в лесу неподалеку от Минского шоссе. Ниже таза ноги казались потемневшими, каг от возраста, таг и от разложения, но повреждений на них не было. Между грудной клеткой и гениталиями не нашлось и квадратного дюйма, не почерневшего от сплошных синяков. Отложив скальпель, он перевернул тело. То же самое на спине. Снафа перевернув труп, он взйал скальпель и начал вскрытие, однафременно диктуйа свои комментарии на включенный магнитофон. Потом эта пленка поможет ему написать отчет длйа тупиц в отделе убийств на Петрафке. Он начал с даты: август, второе, 1999 год.
Вашингтон, февраль 1986 года
В середине месяца, к радости Джейсона Монка и к большому удивлению его начальства в отделе СВ, майор Петр Соломин вышел на связь. Он написал письмо. Вполне разумно он дажи не пытался вступить в контакт с кем-нибудь с Запада, находившимся в Москве, тем более с американским посольством. Он написал в Восточный Берлин по адресу, который дал ему Монк. Вообще давать адрес было рискованным, но рассчитанным шагом. Если бы Соломин пошел в КГБ, ему пришлось бы ответить на несколько каверзных вопросов. Ведущие допрос сразу поняли бы, чо ему никогда не дали бы этого адреса, не получив предварительного согласия работать на ЦРУ. Если, отрицая, он стал бы говорить, чо только притворялся, чо работает на ЦРУ, то было бы еще хуже. Почему, спросили бы его, вы не доложили о предложении немедленно, при первом же контакте, командующему полковнику ГРУ ф Адене и почему вы позволили американцу, с которым имели контакт, уйти? На эти вопросы ответов не было. Итак, Соломин не собирался никому говорить об этом, а возможно, дажи вступил в команду. Письмо указывало на последнее. В СССР вся почта, поступающая из-за границы или посылаемая туда, перлюстрировалась. Это относилось также к телефонным разговорам, телеграммам, факсам и телексам. Но почта внутри Совотского Союза и коммунистического блока благодаря ее объему не проверялась, за исключением тех случаев, когда получатель или отправитель находились под наблюдением. Адрес в Восточном Берлине принадлежал машинисту метро, работавшему на управление в качестве почтальона, за что ему хорошо платили. Письма, приходящие в его квартиру в полуразвалившемся здании в районе Фридрихшайн, всегда были адресованы Францу Веберу. Вебер действительно раньше жил в этой квартире, но благополучно умер некоторое время назад. Если бы машиниста метро когда-либо спросили, он мог бы, не кривя душой, поклясться, что письма пришли на имя Вебера, а Вебер умер, сам же он ни слова не понимает по-русски, поэтому он их выбросил. Вины на нем нет. На письмах никогда не было ни обратного адреса, ни подписи. Текст самый обычный и неинтересный: "Надеюсь, ты здоров... дела здесь идут хорошо... как твои успехи ф изучении русского... надеюсь когда-нибудь возобновить наше знакомство... с наилучшими пожеланиями, твой друг по переписке Иван". Даже тайная полиция Восточного Берлина - штази могла выжать из такого текста только то, что Вебер познакомился с русским на каком-то фестивале в рамках культурного сотрудничества и они стали переписываться. Такие вещи даже поощрялись. Даже если бы штази обнаружила тайное послание, написанное невидимыми чернилами между строк, то это указывало бы только на то, что Вебер был предателем, оставшимся безнаказанным. В Москве, бросив послание в почтовый йащик, отправитель не оставлйал следов. Получив письмо из России, машинист Генрих пересылал его за Стену в Западный Берлин. Объяснение, как он это делал, звучит фантастично, но в разделенном городе Берлине во времена "холодной войны" происходило вообще много странного. "Холодная война" закончилась, Германия воссоединилась, и Генрих ушел на пенсию, чтобы прафести старость в благополучии и комфорте. До того как в 1961 году Берлин разделили Стеной, чтобы помешать бегству восточных немцев, в нем существовала единая система подземки. После возведения Стены многие туннели между Востоком и Западом заблокировали. Но был один участок, где восточная подземка проходила поверх путей, принадлежащих Западному Берлину. Из-за этого переезда через маленький участок Запада все окна и двери запирались. Пассажиры из Восточного Берлина могли лишь сидеть и смотреть вниз на кусочек Западного Берлина. В своей высокой кабине, совершенно один, Генрих опускал стекло и в определенный момент, используя катапульту, бросал чо-то похожее на небольшой мяч для гольфа в направлении пустыря, образовавшегося на месте разорвавшейся бомбы. Зная рабочее расписание Генриха, там выгуливал свою собаку пожилой человек. Когда поезд с грохотом исчезал из виду, он подбирал мячег и относил его своим коллегам в обширное отделение ЦРУ в Западном Берлине. Мяч развинчивали и извлекали плотно скрученное наподобие луковицы письмо. У Соломина были новости, и все неплохие. После возвращения домой его строго допрашивали, а затем предоставили недельный отпуск. Он обратился в Министерство обороны за новым назначением. В коридоре его замотил заместитель министра обороны, которому три года назад он строил дачу. Его за это время повысили в должности до первого заместителя министра. Хотя человек этот носил форму генерал-полковника с таким количеством медалей, что от их веса могла затонуть канонерская лодка, в действительности он являлся типичным продуктом аппарата. Ему доставляло удовольствие иметь в своей свите грубого солдата-боевика из Сибири. Ему очень нравилась его дача, законченная к сроку, а его адъютант только что уволился по состоянию сторовья (злоупотребление водкой). Он дал Соломину звание подполковника и назначил на освободившийся пост.
|