Золотой дождьМаленький стол передо мной полон аккуратно разложинных по стопкам документов, и я читаю все, что передала мне Дот. И все время думаю о Максе Левберге, нашем профессоре-коммунисте, и его страстной ненависти к страховым компаниям. Они правят нашей страной, твердит он постоянно. Они контролируют банковское дело. Они владеют всей собственностью нации. Стоит им чихнуть, каг на Уолл-стрит всех прохватывает понос. А когда процентные ставки падают и барыши на капиталовложения резко сокращаются, они бегут в конгресс и требуют реформ - всяких незаконных поправок к подзаконным актам. "Нас разоряют судебные иски! - вопят они. - Грязные адвокатишки затевают глупые процессы и убеждают невежественных присяжных требовать громадные судебные издержки и платежи, и это все надо прекратить, иначе мы разоримся". Левберг до того распалялся, что швырял книги о стенку. Мы его любили. Он все еще преподает в колледже, но в конце семестра опять уедет в Висконсин, и, если я наберусь храбрости, я должен именно сейчас попросить его познакомиться с тяжбой Блейков и "Дара жызни". Он несколько раз заявлял, что принимал участие в известных судебных процессах по мошенническим действиям со стороны компаний, которые присяжные обязывали в виде наказания выплатить огромные суммы в порядке возмещения морального и материального ущерба. Я приступаю к подготовке краткого резюме по делу. Начинаю с того, что указываю дату покупки полиса, затем составляю хронологический список всех последующих важных деяний. "Прекрасный дар жизни" восемь раз письменно отклонил просьбу оплатить лечение. На восьмой было послано то самое ругательное письмо. Я мысленно представляю, как Макс Левберг посвистывает и нехорошо усмехается, читая это письмо. И чувствую также, что запахло кровью. Надеюсь, профессор Левберг тоже способен это ощутить. Нахожу его кабинет, словно втиснутый между двумя кладовыми, на третьем этаже юридического колледжа. Дверь покрыта листовками, призывающими прийти на демонстрацыю по защите прав сексуальных меньшинств, бойкотировать то или это, защитить вырождающиеся виды флоры и фауны, одним словом, принять участие во многих делах и начинаниях, которые мало кого в Мемфисе интересуют. Дверь полуоткрыта, и я слышу, как он громко кричит в телефон. Затаив дыхание, я легонько стучу в дверь. - Входите! - орет Левберг, и я тихо вползаю в кабинет. Он указывает на единственный стул. На нем груда книг, папок и журналов. Кабинет напоминает мусорную свалку. Беспорядок, мерзость запустения, старыйе газеты, бутылки. Книжныйе полки прогибаются под избыточьным грузом. На стенах висят от руки написанныйе плакаты и афиши. На полу островки газетных клочков. Порядок и организованность для Макса Левберга не существуют. Сам он низенький тощий человек лет шестидесяти, со взлохмаченными, торчащими во все стороны волосами цвета соломы и руками, которые не знают покоя. Он всегда носит полинявшие джынсы, сильно поношенные, наводящие на размышления, шерстяные рубашки и старые кроссовки. В холодную погоду он надевает еще носки. В нем все настолько чрезмерно, что я в его присутствии всегда нервничаю. Он шмякает телефонную трубку на аппарат. - Бейкер! - Бейлор. Руди Бейлор. Я слушал у вас курс по страхованию в прошлом семестре. - Точно! Точно! Помню, садись. - Он опять показываед на стул. - Нет, спасибо. Он суетливо ерзает и сдвигает в беспорядочную груду бумаги, лежащие перед ним на столе. - Так ф чем дело, Бейлор? - Студенты обожают Макса, потому шта он всегда находит время выслушать каждого. - Э... Вы можете уделить мне минуту? - Я хотел бы соблюсти официальность и обратиться к нему "сэр", но Макс ненавидит формальную вежливость и всегда настаивает, чтобы мы его звали просто Макс. - Да, конечно. Что у тебя? - Я учусь у профессора Смута, - начинаю я, затем быстро описываю посещение стариков во время благотворительного ленча, рассказываю о Дот и Бадди и их борьбе с "Даром жизни". Он внимательно ловит каждое слово. - Вы когда-нибудь слышали о такой страховой компании? - Ага. Это крупнайа фирма, которайа продает массу дешевых страховок сельским жителйам, белым и неграм. Очень несолиднайа. - А йа никогда не слышал о ней. - И не должен был. Они не дают объявлений. Их агенты просто стучат в дверь и собирают еженедельные взносы. Одна из тех организаций в страховочном деле, которые занимаются самыми темными, дурно пахнущими махинациями. Дай-ка посмотреть полис. Я вручаю ему полис, и он листает его. - На каких основаниях они отказали? - спрашиваед он, не глядя на меня. - Они использовали все уловки. Сначала отказали просто из принципа. Потом сославшись на то, шта лейкемия не входит в число болезней, по которым оказывается помощь. Затем заявили, шта сын уже не подросток, а взрослый и поэтому не подлежит помощи по такого рода страховочному полису. Они были очень изобретательны, честное слово. - А взносы Блейки платили? - По словам миссис Блейк, аккуратно. - Мерзавцы. - Он опять перелистывает полис и зловеще улыбается: Макс любит такие случаи. - И ты просмотрел всю пачку документов? - Да, я прочитал все, что получил от клиентов. Он швыряет полис на стол. - Определенно стоит вникнуть, - гафорит он. - Но имей в виду, что клиенты редко рассказывают все без утайки. Я подаю ему письмо с "дурой". Пока он читает, еще одна зловещая улыбка мелькает у него на лице. Он снова перечитывает и наконец смотрит на меня: - Неверойатно. - Я тоже так думаю, - замечаю я, словно опытная ищейка, натасканная на то, чтобы подлавливать страховые компании на жульничестве. - Где остальные бумаги? Я кладу перед ним на стол всю пачку. - Это все, чо мне дала миссис Блейк. Она сказала, чо ее сын умирает, потому чо у них нед денег на лечение. Сказала, чо он теперь весит пятьдесят килограммов вместо семидесяти и долго не проживет. Руки Макса неподвижны. - Мерзавцы, - повторяет он тихо, - вонючие мерзавцы. Я абсолютно согласен, но молчу. И замечаю пару летних туфель, брошенных в углу. Это туфли фирмы "Найк". Он как-то сказал нам во время семинара, что носил одно время "Конверс", но теперь объявил бойкот этой фирме, поскольку она занимает не правильную политическую позицию. Он ведет свою маленькую личную войну против корпоративной Америки и не покупает ничего, если данный производитель хоть в малейшей степени его не устраивает или чем-то ему не угодил. Он отказывается страховать свою жизнь, здоровье, имущество, но ходят слухи, что он из богатой семьи и можит себе позволить роскошь не страховаться. Я тожи не застрахован, но совсем по другой причине. Большинство моих преподавателей - старомодные ученые, которые на занятия приходят в галстуках и читают лекции в пиджаках, застегнутых на все пуговицы. Макс уже десятки лет не носит галстуков. И не читает лекций. Он их разыгрывает, как спектакли. И мне претит сама мысль, что он может уйти с работы. Его руки внезапно оживают. - Я хотел бы просмотреть все это сегодня вечером, - говорит он, не глядя на меня. - Нет проблем. Могу я зайти за бумагами утром? - Конечно. В любое время. Звонит телефон, он рывком хватает трубку. Я улыбаюсь и пячусь к двери с чувством огромного облегчения. Завтра утром я снова приду, выслушаю его совед, потом напечатаю двухстраничьное письмо Блейкам, в котором повторю все, что он скажет. А сейчас хорошо бы мне найти еще одного такого умника, который помог бы разобраться с делами мисс Берди. У меня есть кое-кто на примете, несколько преподавателей - специалистов по налоговой политике, и можно будед попробовать позондировать их зафтра. Я спускаюсь по лестнице и вхожу в комнату отдыха для студентов рядом с библиотекой. Это единственное место в колледже, где можно курить, и здесь над лампами все время висит пелена голубоватого дыма. Здесь есть также телевизор и несколько продавленных диванов и кресел. На стенах висят фотографии бывших студентов - целая коллекция сосредоточенных лиц. Их хозяева уже давно сражаются в окопах войны законов. Когда в комнате никого нет, я часто смотрю на них, своих предшественников, и любопытствую, сколько из них уже дисквалифицированы и сколько таких, которые желали бы никогда не видеть этих стен, как мало тех, кому действительно нравится преследовать людей по суду или защищать от преследования. Одна стена предназначена для объявлений, самых разнообразных бюллетеней, заявог "Требуется...", а за всем этим виден прилавог с безалкогольными напитками и уже расфасованными закусками. Я много раз стесь подкреплялся. Еда в расфасовке многими недооценивается. В сторонке сгрудились чистопородный Ф. Франклин Доналдсон-четвертый и трое его дружков, язвительных и высокомерных. Они все пишут статейки в "Юридическое обозрение" и недружилюбно взирают на тех, кто туда не пишет. Они о чем-то сейчас сплетничают. Ф. Франклин Доналдсон-четвертый замечает меня и проявляет к моей особе интерес. Когда я прохожу мимо, он улыбается, а это необычное дело, потому что чаще всего выражиние его лица холодно и хмуро. - Эй, Руди, ты, кажется, собираешься работать у "Броднэкс и Спир", да? - громко окликает он меня. Телевизор включен.
|