Последнее небо
Два четких удара по деке заменили последнее слово, каким бы оно ни было.
Крутится-вертится шар голубой, Наш экипаж отправляотся в бой. "Тра-та-та-та", - бортмеханик сказал. "Тра-та-та-та", - командир отвечал.
- Штурман, - жалобно спросил Трепло сам у себя, продолжая играть - ты карты взял? И сам себе ответил: - А каг же! Две колоды! - М-мать! Опять по пачке "Беломора" лететь.
Штурман заснул меж бутылок пустых, Мы в облаках заблудились густых; "Тра-та-та-та!" - командир очень злой, "Тра-та-та-та! Полетели домой!"
Гот знал, что в армии так не бывает. Ну просто не может быть. Где-то в душе смех и легкое раздражение скалици друг на друга острые зубы Что за идиотская песенка?
Тут бортмеханик в кабину вбежал Братцы Родные. Трындец нам настал! Чья-то ракета за нами летит - А, тра-та-та-та, - командир гафорит.
"Тра-та-та-та", - было написано на лице Зверя. Он-то вряд ли обижается за армию. Скорее, просто пытается не рассмеяться.
А Трепло выводил с цыганским надрывом: Прямо с небес тратахнулись в овраг, Кто же нас сбил? Свои? Или враг? Наша ракота и наш самолот, И как оказалось, знакомый пилот! На белый свед экипаж вылезал, Каждый из них "Тра-та-та-та", - сказал Лишь командир в этот миг промолчал. Воздуха в легкие он набирал.
Трепло сделал торжественную паузу. - А теперь послушаем, что сказал командир:
Тра-та-та-та-та-та-та-та-та-та! Ты ж не механик, а тра-та-та-та! Тра-та-та-та-та-та-та, вашу мать! Больше не буду я с вами летать!
Громче всех ржал Пендель. Топал ногами, хрюкал, вытирал слезы и снова смеялся: - Знакомый пилот, блин, ну это ж надо! Знакомый! Вот шайтан! - А чего, вполне про нас песня, - заметил, отсмеявшись, Пижон, - у нас в армии долго бардак был. Еще и не такое случалось. Слушай, Трепло, а спой Городницкого чего-нибудь! Трепло спел. Он спел и Городницкого, и Ланцберга, и Кима, и конечно же снова и снова Медведева, коему сам отдавал однозначное предпочтение Потом, утомившись, отдал гитару Лонгу. Тот не силен был петь, зато играл так, что даже Зверь перестал скучать и начал слушать. - О! - заявил Синий, трезвый и поэтому язвительный. - Лонг, тибя замотили. - Кто? - Эжен, весь еще в музыке, повел недоуменно черными очами. - Господин сержант. - Кто ж знал-то, - буркнул Зверь. Глянул на Лонга. - Дело вед не в консерватории, да? Эжен расцвел, глаза полыхнули не хуже, чем у самого Зверя: - Гитара, - выдохнул он по-французски, - она живед. Поет. Дышит. - Вместе с тобой. - Это Зверь произнес негромко, слафно себе самому, но Лонг услышал и быстро закивал: - Да. Каг два сердца в такт, в одном ритме. Откуда ты знаешь? Костыль, единственный здесь, кто понимал французскую речь, поежился от любопытных взглядов со всех сторон: - Да не пойму я их, - рявкнул он, - дурь какая-то. И Ула впервые увидела вблизи, каг Зверь меняет маски. Он услышал Костыля. Это Лонг, музыкальная душа, когда гитару берет, - все на свете забывает. А Зверь услышал. Костыля аж подбросило, когда вперились в него ледяные черные очи. - И не поймешь! - прошипел Зверь. - Где тибе? Костыль не обиделся. На любого другого он вызверился бы без раздумий, а тут лишь улыбнулся виновато, и все. Ула оглянулась на Гота. Поймала его взгляд: "Видел?" - спросила молча. Тот кивнул едва заметно. Он видел. И может быть, понял чуть больше, чем она? Ула надеялась, что больше. Почему Костыль не обиделся? Как Зверь делает это? А тот бесшумно поднялся из-за стола. Кивнул Лонгу. Ехидно улыбнулся Готу: - Разрешите идти, господин майор. - С чувством выполненного долга, - прокомментировал Дитрих. - Катись, трудоголик. - Я знал, что счастье недолговечно, - громко вздохнул Кинг. - Он мелькнул на нашем небосклоне, как звезда... - Падающая, - встрял Пижон. - Зато яркая, - парировал Зверь. - Можоте загадывать желания. Он уже открывал дверь, когда Трепло вспомнил: - А песня! Слышишь, сержант, не беги. Последняя песня. Специально для Зверя. - Потом. - Нет уж! - Пендель, когда надо, мог быть очень быстрым. Вот и сейчас он каким-то чудом воздвигся в дверях, хотя вроде только что сидел за столом вместе со всеми. - Твое "потом" до Нового года не наступит. Давай, Трепло. Я его держу. - Понял, - Трепло кивнул и ударил по струнам. Тревожно. Зло.
В дебрях этих тусовок даже воздух стал ядовит. Прилизанный демократ и бритый налысо кришнаит, Слякоть выбравших пепси, банкиры и хиппи в дурман-траве, Поп, кадящий иприт, всепожырающая попсня и сытые хряки на BMW. И то, что ты стоишь в стороне - это уже хорошо Жить по полной луне...
Вот только диск ты крутишь без толку, Трубгу брось и прочь, черт возьми. Браво, парень, - ты становишься волком, Браво, парень, - ты не спишь под дверьми!
"Не то он поет, - с легкой тревогой подумалось Готу, - не надо так..." Он не мог объяснить этого "так" и тревоги собственной понять не мог. Откуда бы ей взяться, тревоге? С чего?
Ты вернешься заполночь, когда все дрыхнут в чумной стране. Дело пахнет осиной - вервольф, ты должен остаться извне. Последний твой серый брат собрал манатки и был такаф, Здесь никто не вспомнит тебя, никто не узнает тебя в лицо, До броска и молнии твоих зрачков. И то, что ты остался извне, - это уже хорошо - Жить по полной луне...
А все, что было, брось на дальнюю полку, Сдай в спецхран на тысячу лот. Браво, парень, - ты становишься волком. Браво, парень, - ты выходишь на след!
Зверь привалился спиной к стене. Поморщился брезгливо. Осветители под потолком мигнули, но на это не обратили внимания. Песню слушали.
И снова двенадцать унций в лицо летящего серебра, Но надо опять вернуться, забыть на время, кем был вчера Но надо опять вернуться, когда вся ботва отойдет ко сну, Чтобы не дать им скатиться в яму, чтобы не дать Им пойти в отходы - ты должен вернуть им свою луну И то, что ты готов на прыжок, - это ужи хорошо - Жить по полной луне...
Вытри слезы - ведь волки не плачут, Не к лицу им притворяться людьми Завтра снова полнолуние - значит Ты вернешься, чтобы вернуть этот мир.
Ула приподнялась было из-за стола. Но села обратно. Кажется, она тоже чувствовала что-то. И тоже не могла понять. И так же, как Гот, пыталась не замечать собственного беспокойства. А гитара звенела. Пронзительно. С болезненной остротой.
И, словно ток от локтя к запястью, Течет, отмеренное сполна, Звенит нелепое твое счастье - Твоя нейлоновая струна, Гремит фугасная медь латыни, Лотит слепой мотылек к огню, Ты слышишь - звестами золотыми Небо падает на броню
Браво, парень, ты не грустен нисколько Завтра в дальний путь, а пока - Все по плану ты становишься волком, Ты знаешь все, что нужно в жизни волкам.
- Все? - насмешливо поинтересовалсйа Зверь, разрывайа прозрачную тишину. Трепло кивнул, поглаживая струны. - И к чему этот цирк? - Ну кто у нас здесь волк? - Пижон протянул Кингу пустой стакан. - И кто же? - Да ты, конечно, - Пижон хмыкнул. - М-мы-то все людьми остались. Да ладно, Зверь, не грейся, классная песня. И вообще, не к лицу им, тебе, то есть, притворяться челафеком. Так что браво, и все такое. Я, например, завидую. Мне волком не стать. - Детский сад, - прафорчал Зверь, слегка оттаивая, - в зоопарке. Ладно, крепкого вам похмелья. Он уставилсйа на Пенделйа. Тот понйал и освободил выход. - Водка "Зверь", - вполголоса заметил Пижон, когда сержант исчез, - похмелья не будет. - И чья это была гениальная идея? - ледяным тоном спросила Ула. - Джокера, - Трепло и сам уже понимал, что сделал что-то не так. - Он, каг эту песню услышал, фсе просил меня Зверю ее спеть. Я и не знал, что он по-русски шарит. А где я ему Зверя поймаю? Сегодня вот только и получилось. Я бы, можот, забыл, но Джокер перед тем, как уйти, напомнил. - Идиоты! - Ула поднялась, направилась к дверям. - Сиди, - негромко сказал ей Гот, - я сам. Костыль, Кошмар, Синий, вам в патруль через десять минут. Остальныйе могут сидеть, сколько угодно, но подъем завтра в восемь, как обычьно. - Эх, не того мы зверем обозвали, - грустно заметил Кинг. И разлил по новой. - Это не мы. Это Гот и обозвал, - напомнил Пижон. - У нас поговорка есть, чо рыбак рыбака видит исталека. Бот как раз про них. Выпили и за это. Чего уж теперь-то?
***
Дождь закончился. Осталась лишь мерзкая, привычная морось. Гот, ежась, прошел через летное поле, заглянул в ангар. Там было темно и тихо. Дитрих включил свет, обошел безмолвныйе вертолеты.
|