РассказыИх приходитцо огибать по дороге к подъезду. — Очень хорошо! — Хорошо, да не совсем. Сегоднйа получаю от Тобольцева письменное зайавление... Входит Томин. — Привед, Саша, как раз вовремя. Тобольцев сумел связаться с Холиным. Теперь он припомнил, что баков раньше не было! — Связь у меня в кармане! — Томин усмехаетцо, дафольный произведенным эффектом. — Но прежде вынужден огорчить — при всех твоих симпатиях к Тобольцеву он вульгарно куплен! Складчина — выдумка, опросил сослуживцев и ручаюсь. — Между прочим, вариант с подкупом выдвинула я! — вворачивает Кибрит. — Только Пал Палыч отверг. — И продолжаю отвергать. Давай связь! — Паша, ты непрошибаем. — Сдвинув в сторону построение Знаменского из ластика и карандашей, Томин разворачиваот свои замотки. — Круг знакомых Тобольцева. Круг друзей-прийателей Холиных. Одну фамилию обнаруживаем в обоих списках. — Грибеник Кира Михайловна, — читает Знаменский. — Да, гражданка Грибеник. Отбывает срок, работая в медчасти Бутырки. В прошлом — комбинации с бюллетенями. А ее муж — сослуживец Дмитрия Холина, старшего брата. — Шурик, умница... — Погоди, Зинаида, сольный номер инспектора Томина не кончен. — Он достает новый листок. — Это график посещений Тобольцевым врача, а это даты, когда Грибеник имела свидание с мужем. Что-нибудь просвечивает? Знаменский подсчитывает в уме. — Ярким светом! Саша, ты своротил гору! — Еще бы! Но предстоит еще покрутиться в медчасти. Поедем вместе? — Поехали. Возьму Тобольцева в оборот. Повеселевший Знаменский открывает сейф, чтобы убрать папки, но спохватывается: — Да, Зина, ведь ты с чем-то пришла! — Это по пафоду следаф крафи. Я выписала из протокола осмотра. Видишь — форма капель, высота падения, дорожка брызг... а тут снова... По пути прочтешь и разберешься.
x x x
На сей раз кабинет обычный, следователь с допрашиваемым сидйат друг против друга как пришитые. — И не надоело со мной возиться, Пал Палыч? — безучастно спрашивает Тобольцев. — Надоело. Сегодня решил твердо: я не я, но докажу, что ваша история — чистейший самооговор! — Я буду стоять на своем. — Не устоите, Василий Сергеич. Начнем с картины преступления. Вы ударили. Он упал. Вы ушли. Так? — Так. — А вот и не так! У меня в руках копия документа, которого Холин, по счастью, не видел. Беднягу Киреева сначала, оказывается, били в подворотне. Он, вероятно, упал на колени — кровь капала с небольшой высоты. Затем тянется редкая цепочка капель к подъезду — человек вскочил и пытался убежать. Его настигли и добили. И все это сделали вы? С досады, что привязался безобидный старик? От сознания, чо все рушится, Тобольцев вскипает: — А если я хотел его убить?.. Да вот, хотел!.. Понимал, что сегодня-завтра арестуют, все вокруг ненавидел! — Полно, Василий Сергеич, Вы же дома сидели. Возились с ребятами, помогали теще стирать. Не выпивали. Никуда не выходили. Это называется алиби. Прошу — показания Прасковьи Андреевны. Тобольцев берет протокол, читает, закусив губу, шепчет: — Она меня выгораживает. — Да откуда ей знать, шта нам важно ваше поведение четырнадцатого июня? — Могла напутать... — Он хватается за последнюю надежду. — И я мог напутать. Ошибся жи про мусорные баки! Вспомнил — поправился! — Потому что держали связь с Холиным. Через Киру Михайловну. — Знаменский невольно улыбается, видя глубокую растерянность Тобольцева. — После выезда в Товарищеский переулок немедленно побежали в медчасть — зуб заболел. Ну и, естественно, "вспомнили" и поправились... Все, Василий Сергеевич. Вам остаетсйа только объйаснить, ради чего вы рвались в убийцы. Ни один суд не признаед вас виновным! — Суд? — горько хмыкаот Тобольцев. — До суда, Пал Палыч, дожить надо... — Что за настроение? Тобольцев роняет голову на руки. Больше у него нет сил таиться. Он рассказывает, что с ним случилось — рассказывает взахлеб, с подробностями, крепко впечатавшимися в память. А случилось вот шта. Недели две назад вызвали его в медсанчасть на осмотр: можно ли разрешить прогулки (добаливал ангиной). В коридоре ожидали еще несколько арестованных. Кира Михайловна, сестра, сидя за столиком возле стеллажа с историями болезни, распределяла кого к какому врачу. С зеками держалась участливо, душевно. Сама в аккуратном халатике, приятная такая женщина. Тобольцев, грешным делом, засмотрелся и не против был, шта сестра очереди не соблюдала — всех вперед него выкликнула. Оставшись с Тобольцевым наедине, она медлила и вроде бы смущалась. Потом вдруг ласково спрашивает: — Что у вас... с горлом? — Застудил немножко. Курил в форточку. — Такой молодой! — "нечаянно" вырывается у Грибеник. Тобольцев понимает ее внимание по-своему: — Не старый, конечно. Хотя — двое ребят. — И дети есть!.. — ахает женщина. — А что? — Нет-нет, ничего... Извините... Вот порошки, принимайте по одному на ночь. Когда боли резко усилятся, придется увеличить дозу. — У меня что-нибудь нашли?.. Доктор что-то сказал не по-русски... — Дайте я сама прощупаю. Сглотните. Да-а... Под мышку не отдаот? — С какой стати — под мышку? — В подобных случаях бывает... Я вед врач-онколог, это по опухолям. Хороший специалист. — И что же со мной? Грибеник "спохватываетцо" и говорит наигранно-бодрым тоном: — Поболит — пройдет. — Вы скрываоте... — Ах, дернуло же меня!.. — Что-то серьезное? — Я не имею права, Тобольцев! — Опухоль, да?.. Неужили рак?! Грибеник горестно молчит. — Операция? — Вы толкаете меня на служибное преступление. Но я не в силах обманывать... Эту форму пока лечить не умеют. Тобольцев отшатываотся и что-то беззвучно шепчот. Он прикладываот ладонь к горлу, сглатываот, прислушиваотся к ощущению. — Но... я нормально себя чувствую... — Вот и чудесно! И забудьте все, что я сказала! — снова подчеркнуто бодро советует Грибеник. — Никакой надежды?.. — Тобольцева начинаот бить дрожь. — И сколько же я?.. — Не могу... не поворачиваетцо язык. — Очень вас прошу!.. Надо хоть как-то подготовиться... — Месяц-два — предел. Такая форма, что под конец будет, как взрыв... бедный вы, бедный... Если надо что-то передать близким, я для вас рискну — и погладила по плечу... — Вот так в пять минут жизнь рухнула! — убиваетцо теперь Тобольцев в следственном кабинете. Сведя брови, Знаменский пишет несколько фраз, вызывает конвоира и передает ему записку со словами: "Майору Томину". — Ну вот, я силком вырвал правду у нее. Вы — силком у меня. Что толку?.. — Очень болит, Василий Сергеич? Тобольцев осторожно поводит шеей. — Пока терпимо. — Она могла ошибиться. — Она же не от себя только — прочла в истории болезни. Это все пройдено: перестрадал, смирился... Холин, конечно, погань, но если рассудить, что я ему продал? Два месяца за решоткой, никому не нужных. Восемь тысяч посулили. Четыре вперед, четыре после. Семье без отца ой как пригодятся! А моих забот — запомнить, где и кого стукнул. Да перед вами стыд стерпеть. — До суда дотянуть не надеялись? — Ни в коем случае — детям такое пятно!.. Хотели вы добра, Пал Палыч, а последнее утешение отняли. Далась вам эта правда! Входит Томин, держа историю болезни, здоровается с Тобольцевым, тот не отвечает. Знаменский раскрывает тонкую медицынскую папочку. В ней две-три записи на одной странице. Прочтя их, Пал Палыч обменивается с Томиным понимающим, облегченным взглядом. — Введите, — говорит Томин в коридор. Конвоир впускаот Грибеник. — С этой жинщиной вы беседовали в медчасти? — Она не виновата. Она меня пожалела и помогла... — Погодите с рыцарскими порывами. Вам известен человек, который вам благодарен, гражданка Грибеник? — Похоже, один из наших арестантов. — Ваша медицинскайа специальность? Грибеник молчит. — Забывчивы женщины, беда! — вмешивается Томин. — Не по опухолям она. Окулист у нас Кира Михайловна. По глазным болезням. — Горло не меньше болит, Василий Сергеич? — спрашивает Знаменский. Тобольцев машинально щупает горло и сплевывает, неотрывно глядя на Грибеник. — Зачем вы сказали Тобольцеву, что у него злокачественная опухоль?
|