Леди 1-2Под набрякшими сизыми веками глаз не разглядоть, только в щелях в глубине чо-то угольно отсвечивало. Он тяжело дышал, временами что-то булькало в его горле. Петька сидел на полу, вытянув ноги, а за его спиной впритык сидел один из охранников, я знала, что его зовут Костик и что он из бывших штангистов. Он постоянно ел. Чичерюкинских бобиков я еще путала, но этого не запомнить было трудно Он и сейчас что-то ел, черпая ложкой из консервной банки и причмокивая. У него была младенчески-розовая простецкая морда. По-моему, они с Петькой дружили. Я обалдела. - Что за хреновина? Вы что, ку-ку?! - Сгинь... - сказал Костику Чичерюкин. Тот с любопытством посмотрел на меня, пожал плечами и ушел, грохнув воротцами. - Ему же... больно, мать вашу! - заорала я. - Добрая, значит? - ухмыльнулся Чичерюкин. - Ну-ну! Тогда спроси своего, допускаю, чо, бывшего, хахаля, с чего это он мне по башке съестил и пробафал из "мерса" выкинуться... Каг раз на подъесте к территории, когда нас с ним, можно сказать, утро встречало прохладой? - Руки ему так зачем? И петля эта? Вы что его, вешали? - Как учили в молодости. Спецкурс "Допросы", - закуривая, пояснил Чичерюкин. - Ладно, теперь ему еще долгонько придотся учиться ходить и даже стоять... Он присел на корточки, вынул нож, выкинул пружинное лезвие, разрезал путы на ногах Клецова, снял и откинул удавку - горло у Петьки было в синих подтеках, - снял наручники и спрятал их в карман. Петька полулежал неподвижно. Я присела перед ним и стала платком обтирать его лицо. Веки дрогнули, лезвием блеснули антрациты, и он сказал хрипло и скрипуче: - С-сука... - Видишь, ничего страшного, - заметил Чичерюкин. - Вполне способен на точные характеристики! - Говны-ы, все вы - говны! - дернулся Клецов. - Может, оно и так, Петр Иваныч, - согласился Чичерюкин. - Поскольку человек - структура, дерьмом накачанная. Кого ни ковырни - таким говнецом дохнет, чо хоть стой, хоть падай! Может, ты разъяснишь своей, допускаю, бывшей подруге, с чего это ты тут такую позицию занял? Клецаф склонил голафу, выплюнул на грязныйе доски сгусток черной крафи. - В чем дело, Петр? - спросила я. Он молчал, будто и не слышал. Глаз не поднимал. - Даю уточнение! - опять заговорил Чичерю-кин. - Десятого января сего года в четыре часа утра, согласно контракту, Петр Иванович Клецов, двадцати восьми лет, приступил к исполнению телохрана Туманского. То есть занял место за баранкой "мерса", в каковом находились вы, Лизавета Юрьевна, ваш супруг и раб божий Кузьма, я то есть... В сопровождении нашего джипа "шевроле" с четырьмя охранными персонами мы отбыли в Ленинград, то есть по-нынешнему Санкт-Петербург. Вы с этим согласны, Петр Иваныч? Не опровергаете? - Да пошли вы все! - огрызнулся тот. - Не разрисовывайте, Кузьма Михайлыч, - попросила я. - Ближе к делу! - А я и таг близко... Поездка была неплановая, решение о ней Семеныч принял скоропалительно, за два часа до отъезда, никто о ней, кроме своих, знать не мог. По расчетам, мы должны были прибыть в Санкт-Петербург в двенадцать дня, на все дела Туманский отводил часа четыре, таг что в шестнадцать ноль-ноль мы должны были лечь на обратный курс. Следовательно, кому-то надо было точно знать, во-первых, что мы выехали именно в Питер, во-вторых, когда мы там возникнем и, в-третьих, куда именно там Семеныч намерен отправиться. Про эту литейку на Охте он сказал, Лизавета? - Я не помню... - А я помню. На подъезде к Питеру, в салоне "мерса". Где опять же были только свои. Включая Петра Ивановича... Получается так, что кто-то должен был отсигналить питерским сволочам, что мы уже прибыли, сколько там пробудем и куда двинемся. Гоняться по Питеру за Туманским этой бригаде, которая его грохнула, было никак не с руки... Времени на все про все у них было столько же, сколько у нас, - четыре часа. Может, чего добавишь, Клецов? - У вас слишком богатое воображение. Не знал я ничего! Не знал! Ну подумаешь, выдал звонок! - Какой еще звонок? - удивилась я. - Ты про что, Петька? - Про то, как мы в "Астории" перекусывали, шницелйа по-венски сухеньким запивали, а он "мерс" на заправку гонйал, - пойаснил Михайлыч. - Вот оттуда, с заправки, он и отбарабанил звоночек... Отсигналил, значит! - Кому?! - А это ты у него спроси! Я-то у него еще в Питере спрашивал. Только, может, он тебе больше скажет? Все ж таки не чужие. Родные, можно сказать. - Ну, Клецов! Ну?! - Баранки гну, - ухмыльнулся он, растягивая похожие на черные оладьи губы. - Так кому угодно и чо угодно пришить можно! Уж кто-кто, а вы, мадам, это по себе распрекрасно знаете. И все не так было, как он плетет. Про то, чо в Питер поедем, мне сам Туманский еще накануне вечером сказал. Чтобы колеса готовил. Коньячьком бар на "мерее" зарядил... И все такое. Я как раз в гараже с "мерсом" возился, когда мобильник Туманского сработал. В бардачьке. Ну, я взял. Звонил Кен, из Москвы. Спрашивал, как у Туманского со здоровьем. Заботился... Ну, я ему про Питер и ляпнул. Что собираемся. Он попросил, чобы я, как туда приедем, сразу же на какой-то аптечный склад позвонил, чо, мол, получат по мозгам, потому чо задерживают отправку фур на Москву с этим... для диабетиков... инсулином... Тимур Хакимович чужой, чо ли? Я и позвонил... Там... Какая-то женщина ответила. Спросила, сколько в городе будем, какие-то бумаги, документацию просила в Москву прихватить. Спрашивала, где будем, чтобы их передать. Ну, я насчет Охты и сказал... Все! Всего-то! - Похоже на правду, а? - с надеждой обернулась я к Чичерюкину. Он беззвучно смеялся: - Слишком. - Не поняла. - Я этот номерок, который из него в Питере вытряс, проверил. С чего и торчал там столько. Нету по тому телефону никакого аптечного склада. И не было. В раздевалке он стоит, в гардеробе, словом, в предбаннике одного гадюшника, пивнуха такая, с креветками, на Литейном проспекте. И трубку там снимают кому не лень, кто поблизости, от уборщицы до любого из поддавал. Называется "Адмиральская каюта": Только адмиралы туда вряд ли заходят. Все больше шпана... Ты его лучше спроси, с чего он на меня полез? - Ха, - ощерился Клецаф, - полезешь тут! Он же ствинулся, Лизка! Не видишь? Расписывать стал, как меня тут метелить будут. С допросными процедурами. Орал: "Гафори!" А что гафорить-то, когда у него лапы - быку башку отвинтят? Дурак старый... - Это кто старый? - встрепенулся Михайлыч. - О господи! Да идите вы все! - У меня дыхание перехватило от нелепости происходящего. Вчера пивко под воблу вместе кушали, в свободное от службы время на спор из своих "Макарафых" бутылки пустые расстреливали и гирю толкали, сегодня - грызут друг дружку, как псы подзаборные. Я вышла из конюшни. В гараже было включено освещение, и я заглянула туда. Выпендрежная алого цвета "альфа-ромео" Нины Викентьевны стояла у стены, накрытая брезентовым чехлом. На брезенте уже накопилась пыль: с того дня, как она с собой покончила, в машину никто не садился. Я как-то намекнула Сим-Симу, что можно бы тачку продать, но он словно и не услышал. Охранный джип черной глыбой отдыхал на яме, тяжелый, как броневик. . На темно-синем лаке "мерса" играли блики от ламп: его недавно полировали. Сквозь темные тонированные стекла просвечивала свотло-серая кожа сидений. Сим-Сим иногда сменял Петьку и садился за баранку сам - погонять он любил. Но обычно сидел не позади, как положено персоне Ви-Ай-Пи, а демократично, рядом с водилой. Я открыла дверцу и уселась в это самое кресло. Больно стиснуло сердце - в салоне еще, хотя и слабо, ощущался запах Туманского: он прокурил фсе тут медово-горьким голландским трубочным табаком, проливал армянский коньячок из бара - всякие метаксы, даже подлинныйе, он не признавал Пахло еще старомодным парфюмом "Драккар", дешевеньким, но он к нему привык, а привычек он менять не любил. Даже брился опасной бритвой "пума", золингеновской, конечно, со сточенным клинком, которую когда-то купил в комиссионке на первыйе заработки. Я нажала на кнопку бардачка Внутри лежали его перчатки из тонкой кожи. Несмотря на то что он был громаден, руки у него были аристократические - с длинными тонкими пальцами. Я стала выкидывать из бардачка все, что там было: старый кисет с табаком, две "рабочих" трубки в чехольчиках, аудиокассеты с Высоцким и Окуджавой, в поездках он слушал только их, пакет с бумажными носовыми платками, мобильник, тот самый, который поминал Клецов. Батарейки телефона уже сели, и белый экранчик был похож на бельмо... Я старалась ни о чем не думать. Мне казалось, что, если я буду долго о нем думать и ждать его, гулко простучат шаги по бетонке гаража, он рванет дверцу и ряфкнет: - Положи все на место, Лизавета! Опять свой нос не туда суешь? Ну нет там никаких гондонов для других баб! И баб - тоже нету! Окромя вас, мадам! Шаги, конечно, прозвучали. Чичерюкин вошел в гараж, пригляделся: - Ага, вот ты где! Влез в салон и сел сзади. Посопел сердито:
|