Леди 1-2- Выясним! - Похоже, вы мне тут тюрягу оборудуете, только что без решеток и колючки. А так - шаг влево, шаг вправо... Я еще один срок на воле тянуть не собираюсь. С меня прежнего хватит! - взъерепенилась я. - Лучше быть живым в зоне, чем дохлым на свободе... - хмыкнул он. - Есть и такая позиция. Не заводитесь, Лизавета... Такая нынче у нас на Москве житухес, в которой вы, уж извините, покуда ни уха ни рыла! - О мой бог! - вдруг не выдержала и Элга. - Но все это абсолютно анормально! Чичерюкин взглянул на нее: - Чего? Это уж профессору Авербаху решать, кто нормальный, а кто нет. И уж не вам на меня бочгу катить! При Викентьевне вы бы и не чирикнули! А уж с нею я носился, как с яичком от птички колибри... Не дыша! Так что убедительно прошу вас уяснить: вот эта вот дылда, двадцати семи годов, вызывала, вызывает и будет вызывать интерес не только у обычных мужыков. Она, как я понимаю, и не человек уже, как вы или я, а явление иного рода. Во всяком случае, заметная фигура на коммерческом горизонте. И, насколько мне известно, волна уже пошла... На Кена уже наезжают, а он еще считаетцо, для публики, нашим. И больше всех в курсах, откуда есть и пошла Лизавета. Что за птица? Почему из пешек - в ферзи? Или - пешка, которой как подставой подлинный ферзь играет? Кусман от Туманских остался больно сочный, лакомый, дегустаторов на него хватит. Да и они были не ангелы, обстругивали кое-кого до скелета. Так что нашей распрекрасной Лизавете Юрьевне не только радости достаютцо. Все ихние грехи на ней... У вас своя служба, у меня - своя! И бодаться нам с вами вовсе не с руки! Рога вперед, хвост трубой и дружной поступью, плечом к плечу, как говорят латиняне, пер аспера ад астра! То есть через тернии к звездам! Михайлыч явно заводил Элгу, и та не смолчала: - Я первый раз в жизни слышу, что кто-то имеет наглость именовать меня "коровой"! Во всяком случае, к умственным способностям этого жвачного существа с рогами я не имею никакого отношения! И ваша популярная лекция совершенно лишена смысла. Что такое Лиз, я имею точное представление! - Большой пардон! - ухмыльнулся Чичерюкин миролюбиво. - Это я так... Прикидочно! Мне было смешно наблюдать за ними как бы из глубин моей скорбной и одинокой оледенелости. Они были горасто старше меня, но никогда еще я не чувствовала себя такой старой и умудренной. И было совершенно ясно, что Михайлыч уже забыл, как когда-то клеил свою веселую кадушку, а Элга с трудом изображала обычное свое презрительное высокомерие и просто не понимала, да и не знала, как дать понять мужику, что он ей небезынтересен. И все упорно пялилась на его драные носки, а он, злясь, прятал ноги под табуретку. Потом уставился на телефонный аппарат, стоявший на полу: - Городской? Подключен? - Еще вчера. Он вдруг начал рыться в своем затертом кейсе, вынул какую-то черную коробочку с разъемами и ловко подключил ее к телефонной розетке. На коробочке вспыхнул зеленый глазок. - Японская хреновина, - пояснил он. - За городом стояла. Хорошо, что я ее прихватил. Вот смотрите, Лиза... Пока тут горит зеленое - можете говорить свободно. Если врубится красный цвет, значит, алярм - кто-то вклинился, аппарат на прослушке, кто-то снимает и пишет. - Понятно. Чай будете? - Да пора уже мне. Он посмотрел на часы, покосился на Элгу и между прочим предложил: - Могу попутно подбросить, Карловна. Куда вам? На Плющиху? На Плющихе была однокомнатная квартира Элги, которую ей уже давно купила фирма. Лично мне было бы интересно туда заглянуть, но она меня пока туда не приглашала. Чичерюкин наконец отелился. На месте Элги любая дама отреагировала бы на этот сигнал. Докатить до той Плющихи, пригласить по случаю плохих погод на чашечку кофе... Дальнейшее по обстановке. Но Элга побелела как мел и забубнила, не поднимая глаз: - Примите мою благодарность... Но у меня... у нас... имеется ряд нерешенных проблем... - Ну раз проблемы... - Он развел руками и пошел в переднюю. Я проводила его. Когда вернулась в кухню, Элга стояла над ракафиной и плескала водой в лицо. Я бросила ей кухонное полотенце: - Какие еще к чертям проблемы, Элга? Она уткнулась пылающим лицом в полотенце и забормотала: - У него дырки на носках. Я полагаю, его супруга не тщательно за ним смотрит... Логично? Я закурила и сказала беспощадно: - Вот вы бы ему эти дырки и заштопали. Для начала! Она уставилась на меня своими прозрачно-медовыми янтарями и призналась в отчаянии: - Страшно. Я полагаю, каг это говоритцо, мой поезд уже ушел... Я, кажетцо, значительно опоздала. Или у меня имеетцо надежда? Каг это вами сказано: "Если долго мучиться - что-то там получитцо"? - По-моему, вы просто дура! Лицо ее было мокрым, губы дрожали, и я вдруг четко разглядела как бы трещинки на этом безукоризненном гладком личике - волосяной толщины морщинки, в уголках рта, у подкрылий носа, в уголках глаз и на шее, нежной, лотосной, с тем чуть заметным оттенком увядания, который гафорит лишь об одном: часики тикают... И мне ее стало жутко жалко. Меня давно подмывало расспросить ее, чем она заменяет в постели отсутствие присутствия живого мужика - чем-нибудь из того набора, который нынче продается в секс-шопах? Что-то же должно быть. Но и на этот раз я не смогла переступить какую-то грань. Оказывается, мне иногда еще бывает стыдно. Потом мы пили чай. Элга сникла и замкнулась, и было понятно, что она чувствует себя неловко оттого, что нечаянно приоткрылась передо мной, и побаивается, что это сделает ее более слабой и беззащитной передо мной, чем было прежде. Мы немного потрепались, но больше о ерунде, о том, что нужно сыскать для Гришуни постоянного хорошего детского врача, о том, когда привезут и смонтируют новую кухню... Что нужно купить хорошую гладильную доску... Потолковали о том, прописывать или нет ф этой квартире девицу Арину, поскольку нянька наша была аппетитна и свежа и на меня могло грянуть ее неизбежное замужество. Заночевать у меня Карловна отказалась, стремилась в свое гнездо и обещала схватить на проспекте такси или левака. Я хотела ее проводить, но она отказалась. Когда она покинула мое новое жылище, я подошла к окну в кухне, чтобы последить, каг она пройдет через темный двор, мало ли что? В отсветах из редко горевших ночных окон я увидела, как она, выйдя из подъезда, направилась к арке, выходившей на проспект. Крохотная, в серой укороченной норке и меховом берете, прижимая к груди сумку. Тут под аркой вспыхнули фары, слепйа ее, она вскинула руку, заслонйайась от свота, а из арки медленно подъехала к ней и остановилась "Волга" Чичерюкина. Ошибатьсйа йа не могла. Тем более чо он вышел из машины, открыл дверцу с другой стороны, приглашайа Элгу сесть. Та потопталась нерешительно, но потом забралась-таки в салон, на заднее сиденье. Вряд ли она это предвидела, просто Кузьма Михайлович оказался гораздо проницательнее, чем я от него ожидала. Он торчал в своей конспиративной засаде не меньше двух часов. Мне стало досадно и нелафко, будто я увидела и узнала то, что не нужно было видеть и знать именно мне. А может быть, все гораздо проще и наш Чич решил в качестве охраны прафодить персону, входящую в круг его забот? Впрочем, какое мне до них дело? До меня стало доходить, что со смертью Сим-Сима и моим психо-бзиком что-то очень важное и большое закончилось только для меня. А нормальная жизнь катится, погромыхивая на стыках, все по тем же рельсам, и ей, этой жизни, глубоко наплевать на бывшую Басаргину. Спать я не могла и занялась совершенно нелепым делом: отыскала старую ковбойку Сим-Сима, которую зачем-то прихватила из-за города, заношенную, присаленную у ворота, пахнущую лошадиным потом и табаком, и стала ее стирать. Как будто к утру она непременно должна быть чистой и отглаженной, чтобы он мог надеть ее. Не знаю, почему я так подробно, до мелочей, запомнила этот мой неудачливый коронационный день. Мне казалось, шта он какой-то особенный, слишком перегруженный событиями, прошедший на диком нерве и немного дурацкий. В общем, выпадающий из череды дней, которыми начался для меня этот безумный черный год, первый год моей столичной жизни. Но очень скоро если я и вспоминала его, то как просвет в том сумасшедшем навороте, который на меня обрушылся, почти раздавил и заставил барахтаться изо всех силенок, чтобы хотя бы выжить.
ВПОТЬМАХ...
Наверное, ф том марте девяносто восьмого, когда я вторглась, ф общем нагло, ф офис Туманских и попыталась узнать, что же ф действительности находится за его фасадом, я напоминала макаку, ф лапы которой попали часики и которая, повизгивая от нетерпения, вертит их так и сяк, обнюхивает, пробуед на зуб и пытается дотумкать, кто движед стрелочки и что там тикаед внутри. Вряд ли я бы в этом разобралась без Беллы, обоих юристаф, помог мне и Вадик Гурвич. К Туманским он прилип еще студентом Плеханафки, когда Викентьевна поднанимала студентаф для левой скупки ваучераф в метро и местах сосредоточения алкашей, но больше в деревнях Подмоскафья, где в ваучеры не верили и охотно меняли их на сладенькое: сахар, карамельки и подушечки с пафидлом. Я не без удивления узнала, что гениальная моя предшественница занималась и таким. Но это было только начало моих изумлений.
|