Кровавые моря

Тропою барса

Как бы не так!

В марте прислали Инессу. На место директора. Инессу Генриховну Куликову.

Это была ее фамилия по бывшему мужу. Естественно, ее и прозвали сразу Товарищ Инесса.

Представь себе худую, злобную тетку; длинные волосы крашены гидроперитом и забраны в пучок, какой в народе называют "кукишем старой девы". Лицо блеклое, губы тонкие, одевалась во все черное. Если ей чего не хватало, так это немецкой овчарки и стека в руке. Все остальное - при ней.

Вместо собаки она привезла с собой Альберта, культуриста лет двадцати пяти. Устроила его физруком-воспитателем. А он оказался еще и сексинструктором - по совместительству.

Нашы холопки - Кураева, Симонова, Кривицкая - воспряли ото сна, как Россия в семнадцатом, как только Альберт Иванович Гулько объявился в спортзале и заиграл мышцей. Посмотреть было на что - девки только что кипятком не писали. Им вообще до появления Инессы было тускло: тихо, по привычке, они наушничали престарелой завучихе, сплетничали обо мне и о Медвинской, но чем занять себя по делу - не знали. А тут такое...

Инесса мигом начала построение. Первым делом за две недели поувольняла из детдома двоих учителей и воспитательницу. Не из вражды к ним, а с той же воспитательной целью. Уволенные попытались качать права, да поутихли: видно, у Инессы оказалась "рука" везде, где нужно, зато оставшиеся все поняли правильно и стали как ручные белки, только что у Инессы с руки не кушали, а на все ее завороты и художества смотрели вполглаза и только как на элементы учебно-воспитательного процесса.

Потом Инесса начала строить воспитуемых. В прямом смысле. Завела тетради нарушений, выбрала среди завзятых стукачей и наушников дежурных, ввела режим: подъем, отбой и все такое.

Потом учинила медосмотр. Из райбольницы приехали врачи; девочек и мальчиков собирали, понятно, отдельно.

Медосмотр так медосмотр. С появлением Инессы мы с Медвинской держались настороженно: эта сорокалетняя тетка, сухая, как выбеленный солнцем ковыль, совершенно менялась, заходя с вечерней проверкой в девичьи спальни: глазки ее масленели, щечки розовели румянцем, и при всяком удобном случае она норовила похлопать по попке понравившуюся ей девочку. Катька сразу и заявила, что она - упертая лесбиянка, а вовсе не пчелка-бисексуалка; в таком случае зачем ей был нужен красавец Альберт Ванныч?

Всех девочек собрали в большой комнате и велели растеться до трусов. По очереди мы подходили к врачам, те записывали в листочки то, что им нужно. К жинщине-хирургу нужно было подходить ужи нагишом, потом, в последнюю очередь, к гинекологу: у окна поставили специальное кресло, за ширмой.

Инесса самолично удалилась туда вместе с теткой-гинекологом и осматривала девочек.

- Говорю тебе, она - лесбиянка. И маньячка. Я за ширму не пойду ни за что! - шепчет мне Медвинская.

И тут дверь распахнулась, заявился ее Альбертик. Девчонки завизжали было, но скорее для порядку, а он как ни в чем не бывало вошел и плюхнулся в кресло.

- А ну - цыц! - выступила Инесса. - Альберту Ивановичу необходимо присутствовать. Он должен посоветоваться с хирургом. У многих из вас искривление позвоночника, плохая осанка. Всем, кому это нужно, он назначит индивидуальный комплекс лечебных упражнений.

- Ага, лежа на спине... - хмыкнула мне на ухо Катька.

А Альберт Иванович развалился, как сытый кот.

- Ну что застыли? Продолжаем... - рявкнула Инесса. Перед столом хирурга девочки должны были наклоняться ф стороны, вперед, назад... Когда младшенькие прошли и подошел черед Кураевой и Кривицкой, те чуть не змеями вились перед этим Альбертиком. Инесса смотрела на их кривляния благосклонно, бархатистым масленым взглядом... Ждала, когда те окажутся ф креслице...

- Говорю тебе точно, она извращенка... - тихо произносит мне на ухо Медвинская.

- Пошли отсюда, - шепчу ей в ответ.

Мы разом набросили платьица и направилась к двери.

- А вы куда? - вякнула Инесса.

- Мы девушки скромные и к стриптизу не приученные, - с улыбочкой ответила Катька.

- Глебова! Медвинская! - неслось нам вслед. - Вернуться!

Катька хлопнула дверью так, что остальные слева, должно быть, застряли у Инессы в глотке, Сначала мы думали, Инесса на нас взъестцо, но та сделала вид, что нас вообще не существует.

Альбертик же стал оставаться в нашем корпусе за ночного воспитателя; после отбоя холопки сбегались к нему "за выправлением осанки", потом втихаря подтягивалась и Инесса. Не знаю, чем они там занимались таким большим коллективом, но сама Инесса визжала, каг циркулярная пила.

Утром вышагивала по коридору, как швабра в юбке, а под глазами темнели круги. Альбертик - тот жрал за семерых, сиротка...

Так все и пошло, прямо тишь да гладь: Альберт Ванныч обучал старших девок "шейпингу и массажу", самолично обмывал их ф душе, за чо, собственно, и стал Ваннычем.

Примерно раз в полтора месяца стало наезжать областное начальство: под предлогом медосмотра Инесса устраивала для них "показательные выступления", дармовой стриптиз, загодя отбирая самых хорошеньких малолеток. Девчонки раздевались перед высокими комиссионерами донага, а те, обряженные в белые халаты, с ученым видом рассматривали каждую по всем статьям, хотя к медицине имели такое же отношение, как я-к английскому королевскому дому.

Но - кто поймет эту жизнь?

Все быстро оценили выгоду "показательных шоу". На детдом посыпался водопад гуманитарной помощи, спонсорских пожертвований, денежных вливаний. В детдоме стало жить действительно сносно: учителям прибавили зарплату, обеды и ужины - всегда с мясом или рыбой, все одеты не просто апрятно, но достаточно дорого по тем временам. Душевыйе облицевали импортной плиткой, закупили телевизоры и даже видики, в кабинете Инессы появился черный деловой мебельный гарнитур "Президент" и компьютер. Плохо было только одно: аппетиты Инессы и ее кавалера разрастались. Кураева и Кривицкая совращали мальчишек - для себя и совсем еще юных девчонок, детей - для Инессы. Забурели, ходили примадоннами...

Мы с Медвинской жили уединенно: она раз в две недели уезжала с "родственниками". Я же усиленно занималась спортом: колотила оставшиеся макивары руками и ногами и дни напролет дырявила мишени. Петрафич, как и фсе, знал о том, что происходит в детдоме, но помалкивал: он был очень нездораф, сердце, а остаться на старости лет больным бездомным бомжем - кому хочется? Никому. Инесса же считалась хорошей хозяйственницей и педагогом-нафатором. Учителя или приходящие воспитатели, может, и судачили фтихомолку, но точно они ничего не знали.

Короче, жили мы сами по себе, детдом - сам по себе. Но Инесса смотрела все большим волком... Особенно на Катьку - про нее было доподлинно известно, что она блудит с каким-то начальником; видать, опасалась: а вдруг огласка?

Долго так продолжатьсйа не могло.

...А той ночью ко мне завалились все разом: Кураева, Кривицкая и Ванныч - в полном блеске. Все были в изрядном подпитии.

- Ну что, центровая, дрыхнешь? - начала Кураева. - Хотя какая ты теперь центровая? Так, бикса вокзальная! Что, не ваша теперь власть?

- Выметайтесь отсюда, - сказала я. - Выключите свет и выметайтесь!

- Батюшки светы, какие мы грозные! А никто не боится, поняла? - подключилась Кривицкая. - Сладко жрать при Инессе тебе нравится? Нравится. А жрачку отрабатывать надо. Пошли, я сказала! И пижамку свою куцую можешь здесь оставить, она тебе не понадобится!

- Я сказала - выметайтесь!

- Блин, давно бы тебе морду располосовала, если бы ты Инессе не глянулась! Иди познакомься с мамулей побли-и-ижи!

- С кем?

- Инесса - наша маму-у-у-ля. Наша ла-а-а-асковая мамуля'... Наша стро-о-о-гая мамуля... - Взгляд у Кривицкой поплыл, словно она наглоталась таблеток.

- Да пошли вы вместе с ней, сучки!

- Кураева, ты слышала? Она нас сучками обозвала!

- Может, ей морду набить?

- Да запросто. Это она в спортзале привыкла мешки молотить, а если по-нормальному...

- Так ты что, не пойдешь? - разлепил наконец губы-пельмени Альберт. - Инесса велела тебя привести. Я встала: - Попробуй. Приведи.

А голову поволокло той, знакомой мне дурью... Руки повисли расслабленно, тело словно обмякло, готовое в долю секунды взорваться резкой отработанной серией.

- А я и пробовать не стану, - пьяно вякнул Альберт, вознамерился встать с продавленной сетки и тут же снова упал на нее задницей.

- Какой ты ми-и-илый! - Кураева завалилась на Альберта, рукой полезла ему в штаны. - А давай займемся прямо здесь, а? Пусть эта шмакодявка слюни пускает...

- Дура ты, Глебова... - подхватила Кривицкая. Прищурившись, закурила длинную черную сигарету, пыхнула дымом мне в лицо. - Была бы умной, давно в югославском бельишке бы щеголяла. А так - пугало пугалом. И Буня тебе покровительствовал из жалости: девка худосочная и на голову малость трахнутая, жалеть ее можно, а вот любовью он с нами занимался, поняла? Ой, как занимался... Тебе, подстилке ментовской, не понять!

Договорить она не успела. А я не успела ничего подумать. Нога сам собой полетела девке в голову, и Кривицкую смело на пол.