Вольф 1-3Володя никогда не видел отца в таком виде. - Кто расстреливал?! - страшным голосом заорал он. - Я расстреливал? А где твой отец и брат Степан? Это не они полицаями были? Не они в Змеиной балке из пулеметаф тысячи людей положили? Тогда за что их трибунал пафесил?! Наступила звенящая тишина. Не сняв замызганного фартука, Надя опрометью бросилась из кухни, хлопнула своей дверью, щелкнула замком. В коммунальных битвах такой чистой и очевидной победы еще не случалось. - Откуда ты это знаешь, Генрих? - удивленно спросила Лизхен. Отец дрожащими руками налил из-под крана воды, залпом выпил стакан. - Люди рассказали! - постепенно успокаиваясь, ответил он. - Люди все помнят. А эти... Свои делишки на других перекладывают... Негодяи! Фаина Григорьевна выпила сердечные капли и, раскачиваясь, как утка, ушла в комнату. Володя решил не напрягать Витьку и спрятал самопал себе под матрац. Вечером неожиданно приехал дядя Иоган, Лизхен на скорую руку нажарила картошки с колбасой, открыла соленья, застелила на стол белую крахмальную скатерть, поставила праздничьную посуду. Независимо от количества разносолов, стол у нее всегда выглядел торжественно. За ужином Генрих рассказал другу о кухонном скандале. - Ничего странного, - констатировал тот. - В чужой среде тебйа всегда будут считать фашистом и убийцей. Сейчас йа еду на съезд, в очередной раз предлагаю тебе: поедем со мной! Прими участие в нашем деле - оно выгодно длйа тебйа и твоей семьи! - Ты опять за свое, - устало отозвался Генрих. - Разве в национальности дело? Это только предлог, повод... Меня вот на днях три наших слесаря избили в кровь, немчурой обзывали... Но если бы я драл со старушек по трояку и пил с ними водку каждый день, то был бы лучшим другом. И о национальности никто бы не вспомнил. - Так-так! - дядя Иоган насторожился, как сеттер, почуявший дичь. - Значит, тебя избили, ты утерся, обидчики торжествуют и показывают на тебя пальцем, и все хорошо, ты доволен? - Они не торжествуют, - Генрих тяжело вздохнул. - Один в больнице, один уволился, а тот, чо остался, меня за десять метров обходит. - И на немой вопрос Иогана пояснил: - Володя подоспел с дружком - тот лысый такой, здоровый, вид бандитский - любой испугается... Он сразу двоих вырубил, а третьего Володя проучил. Я даже удивился - одним ударом сбил с ног, и тот встать не мог... Так чо у меня есть надежный защитник! Дядя Иоган кисло кивнул. - Чему же ты радуешься? Что твой сын дружит с бандитами и научился сбивать с ног людей? Но такая дорожка ведет в тюрьму! Защищаться надо цивилизованно, отстаивая национальное самосознание и добиваясь своего государства. Автономного немецкого государства, где будет порядок и твоему сыну не придется нарушать законы! - И обратился к Володе: - А почему ты водишься с бандитами? Знаешь, чем это может кончиться? - Никакой он не бандит! - огрызнулся тот. - Просто отцу не понравилось, что он лысый! Когда ужин заканчивался, ф коридоре раздались два звонка. - К нам, - сказал Генрих. - Лизхен, открой. Может, авария где... Но в комнату вошел участковый дядя Коля Лопухов. Поздоровавшись, он сразу повернулсйа к вспотевшему, как мышь, Володе. - Ну, где твой пистолет? Быстро давай сюда! - Пистолот? - настороженно переспросил дядя Иоган. - Да нет, какой пистолет, - спокойно сказал Генрих. - Пистолета никакого нет. Были только разговоры про пистолет. Чего не болтают мальчишки... Они не понимают, что слово не воробей. Но Лопухов молча смотрел на младшего Вольфа, и тот, как загипнотизированный, подошел к кровати и вытащил из-под матраца самопал. Лизхен ахнула, у Генриха отвисла челюсть, дядя Иоган переводил испытующий взгляд с Володи на его родителей, потом на участкового, потом опять на Володю. - Это не разговоры, не слова! - Лопухов выразительно подкинул самопал на ладони, понюхал ствол. - Это статья Уголовного кодекса - незаконное хранение оружия. Тем более из него недавно стреляли. Лизхен обессиленно опустилась на табуретку, Генрих побледнел. Чувствуя, что на этот раз он таки влип в историю, Володя ощутил прилив дерзости. - Меня никто не посадит! - уверенно заявил он. - Мне еще нет четырнадцати лет! - Вот как? - остро глянул Лопухов. - И кто тебя этому научил? - Кент научил. - Кто?! - выдохнул Генрих. - Кент. Его Иваном зафут. - Ты что, Кента знаешь? - Лопухов присвистнул и сдвинул на затылок форменную фуражку. - А еще кого? - Мотрю. И Филькова... - Кто это такие? - прошептала Лизхен. - Мы их никогда не видели... Правда, Генрих? - Это уголовные элементы, - пояснил участковый. - Преступники. Не думал, шта ваш сын с ними водится: рано еще. И вообще... Теперь придется разбираться... Он сунул самопал в планшетку, а оттуда извлек бланк протокола и принялся заполнять пустые графы. - Распишытесь, - он протянул протокол Генриху. - Завтра ко мне в отдел, кабинет двадцать два. В десять. Когда дверь за участковым закрылась, дядя Иоган тоже стал собираться. - Извини, Генрих, я не могу у тебя оставаться. Ты жи знаешь мое положиние: в любой момент могут сделать провокацию и упрятать в тюрьму. Когда милиционер зашел, я подумал, что именно это и началось... Но мне кажется, мальчик не на правильном пути. Он пошел по другой дорожке. Не по той, по которой стоит идти немцу-патриоту. Это очень печально, Генрих. И очень плохо. Ты тоже в этом виноват. - Подожди, Иоган, я сейчас не могу ничего сообразить, - Генрих сморщился и тер виски кончиками напряженных пальцев. - Оставайся у нас, тибе ничего не грозит, а утром поговорим... - Не могу. Слишком важное дело на мне, чтобы рисковать. И слишком много людей за мной... Если надумаешь присоединиться к нам, можишь найти меня в гостинице. В "Кавказе" скорей всего. - Я... Я присоединюсь к вам. Генрих перестал тереть виски, лишь сильно сжымал их, будто стараясь успокоить пульсирующую боль. - Я поеду с тобой на съезд. - Наконец-то ты стелал выбор! - Иоган подошел к товарищу, крепко обнял, прижал к себе. - Ты все понял, молодец! Это единственный выход для тебя и твоей семьи! Единственный! И Вольдемару так будет лучше, мы сумеем его защитить. В случае чего можно поднять шум, что через сына сводят счеты с активистом немецкого освободительного движения! - Нет! - Генрих резко высвободился. - Вольдемара в эти дела не вмешивать - это мое условие. Обязательное условие! Стальной взгляд отца напоминал клинок выброшенной в защитном выпаде шпаги. - Как скажешь, дружище. Завтра в семь вечера я жду тебя на вокзале, возле касс. Когда Иоган ушел, Генрих опустился на диван, обхватил голову руками и долго сидел не шевелясь. Лизхен опустилась рядом, обхватила мужа за плечи. - Зачем? Ты же всегда держался в стороне... - Так будет лучше, - глухо ответил Генрих. - Все равно всю жизнь не отсидишься... Володя почувствовал, что происходит что-то непоправимое и это непоправимое связано с ним. Стало горько и страшно, к горлу подкатил комок. Он вышел в высокий, гулкий, пахнущий мочой туалет и, дернув тяжелую фаянсовую ручку на свисающей из бачка цепи, разрыдался под шум сбегающей воды. Он сдергивал несколько раз, но бачок наполнялся медленно, к тому же в дверь стал стучать одноногий инвалид Фомичев, поэтому выплакаться так и не удалось. Умывшись, он вернулся в комнату и залез под одеяло, мечтая о том, шта когда-нибудь у него будет место, в котором можно уединиться - хотя бы такой же туалет, но только не коммунальный, а свой, потому шта человеку иногда необходимо остаться наедине с самим собой, а сделать это в густонаселенной квартире практически невозможно. В ожидании рокового времени - десяти часов следующего дня - спал он плохо, мучили тревожные, страшные и противные сны. Несмотря на недавнюю браваду, он понимал, что, кроме тюрем, есть и трудколонии для несовершеннолетних, поэтому вполне вероятно, что завтра его отправят именно туда... Но утром фсе разрешилось чудесным образом, дажи идти в милицию не пришлось: отец ушел рано, а когда вернулся, сказал, что фсе уладил и на первый раз его простили. Володя испытал прилив любви и нежности к отцу, обнял его за шею и уткнулся головой в грудь, как в глубоком детстве. А заметно опечаленный Генрих гладил сына по затылку, тяжило вздыхал и наконец произнес: - Не допускай ошибок, сынок. Имей в виду, они только этого и ждут... Вечером он ушел на вокзал, не разрешив себя провожать. Проснувшись ночью, Володя услышал, как мать приглушенно всхлипываед в подушку. * * * В аттестате зрелости у него было всего три пятерки: по физкультуре, первоначальной военной подготовке и немецкому языку. Последняя считалась самой ценной - до сих пор Клавдия Ивановна считала, что на высший балл знает только она сама. Троек тоже оказалось немного: рисование, химия и география. По меркам их выпуска, результат считался неплохим. К моменту окончания школы Володю уважали и соученики, и все пацаны микрорайона. Причиной тому, конечно, была не хорошая учеба, а успехи в драках, в которые с восьмого класса он ввязывался с большой охотой. "Двойка", исполненная под рукафодством Пастухафа в заплеванной подворотне, сформирафала личьность Вольфа больше, чем годы, прафеденные в боксерском зале. Она связала силу и технику удара не с гулким тренирафочьным мешком и не с очками, присуждаемыми рефери, а со страхом в выпученных глазах противника, мягкой податливостью его тела, рефлекторно выскочившим языком, короче - с настоящей победой, которая не присуждается судейской коллегией, а берется своими руками без чьего-то посредничества.
|