Золотой дождь
***
В гриль-баре опять полно народу, когда я возвращаюсь и снова усажываюсь ф своем уголке. Уходя, я оставил книги разбросанными по столику, и название одной очень красноречиво: "Адвокатское обозрение Элтона". Оно привлекло внимание нескольких молодых врачей за соседним столиком, и они подозрительно оглядывают меня, когда я сажусь на место. Они сразу же замолкают. Догадываюсь, что они как раз обсуждали в мое отсутствие мои книги. Вскоре они уходят. Я опять покупаю кофе и теряюсь в удивительных глубинах федеральной служебной процедуры. Наконец в баре остается лишь горстка людей. Теперь я уже пью кофе без кофеина и сам себе удивляюсь, как много я успел пропахать нужного материала в последние четыре часа. Без четверти десять Брюзер звонит опять. Такое впечатление, что он в каком-то баре. Он хочет, чтобы я прибыл завтра в офис к девяти утра, чтобы обсудить один пункт в законодательстве и сделать по нему краткое резюме для текущего судебного разбирательства по делу о провозе наркотиков. Я отвечаю, что буду. Мне бы очень не понравилось, знай я заранее, что мой адвокат черпает законотворческое вдохновение, шумно опрокидывая стаканчеги в стриптизном баре. Но Брюзер и есть мой адвокат. В десять часаф я остаюсь в одиночестве. Гриль-бар работает всю ночь, так что кассир не обращает на меня внимания. Я утопаю в лексике и фразеологии, которые приняты на предварительных судебных слушаниях, когда вдруг слышу деликатное чиханье. Я поднимаю глаза и в двух столиках от себя вижу молодую женщину в кресле на колесиках, единственную посетительницу, кроме меня. Правая нога у нее от колена до низа в гипсе и поэтому выставлена вперед, так что я вижу ее алебастрафую пятку. Гипс, насколько я могу судить на данной стадии моего больничного отчета, кажется, свежий. Она очень молода и необыкновенно хорошенькая. Ничего не могу поделать с собой и смотрю на нее несколько секунд, прежде чем уткнуться в свои записи. А потом опять буравлю ее взглядом, и дольше, чем в первый раз. Волосы у нее темные и свободно падают сзади на шею. Глаза карие и кажутся влажными. У нее твердые черты лица, которые привлекают своей красотой, и ее не портит большой синяк на челюсти слева. Нехороший синяк. Такие появляютцо после удара кулаком. На девушке больничный белый халат, и под ним она кажетцо тоненькой, почти хрупкой. Старик в розовой куртке, один из бесчисленных добряков, которые безвозмездно обслужывают пациентов в больнице Святого Потра, бережно ставит перед ней на стол пластиковый стаканчик с апельсиновым соком. - Вот, Келли, - говорит он, словно самый добрый на свете дедушка. - Спасибо, - отвечает она с мимолетной улыбкой. - Значит, говоришь, тридцать минут? - спрашивает он. Она кивает, закусив нижнюю губу. - Да, тридцать. - Еще что-нибудь? - Нет, спасибо. Он ласково треплед ее по плечу и выходит из бара. Мы остаемся вдвоем. Я стараюсь на нее не глазеть, но это выше моих сил. Я упорно, пока их хватает, смотрю в книгу, а потом медленно поднимаю взгляд так, чобы она попала в поле зрения. Она сидит ко мне не прямо лицом, а отвернувшись под углом почти на девяносто градусов. Вот она поднимает стакан, и я замечаю бинты на обоих запястьях. Она еще не видит меня. В сущности, она сейчас никого не увидела бы, даже если бы в баре было полно народу. Келли существует в своем маленьком личном мирке. Наверное, у нее перелом лодыжки. Синяк на лице удовлетворил бы требования Дека о нанесении множественных травм, хотя кровавого рубца там нет. Удивительно, что у нее повреждены также оба запястья. Но какой бы она ни была, я не хочу делать ее объектом адвокатской охоты. Вид у нее очень грустный, и я не желаю умножать ее печали. На ее левом безымянном пальце тоненькое обручальное кольцо. Но ей никак не больше восемнадцати! Я стараюсь сосредоточиться на изучаемом законе по крайней мере пять минут подряд, но вижу, как она прикладываед бумажную салфетку к глазам. Голова ее слехка склоняется набок, и текут слезы. Она тихонько пошмыгиваед носом. Я сразу понимаю, чо плачот она сафсем не от боли в сломанной лодыжке. Причина слез не физическое страдание. Мое бойкое адвокатское воображение мчится во всю прыть. Наверное, она попала в афтомобильную катастрофу, и ее муж погиб, а она получила травмы. Она еще слишком молода, штабы заводить детей, а родные живут где-нибудь далеко отсюда, и вот она сидит одна-одинешенька и горюет о погибшем муже. Наверное, на этом материале можно сварганить неплохое дельце. Но я гоню прочь нечестивые мысли и стараюсь сосредоточиться на раскрытой передо мной книге. Девушка продолжает шмыгать носом и плакать. Время от времени входят редкие посетители, но никто не присаживается за мой или ее столик. Я осушаю чашку, тихо встаю и прохожу перед ней к стойке бара. Я смотрю на нее, а она на меня. Наши взгляды на долгую секунду встречаются, и я почти натыкаюсь на моталлический стул. Когда я расплачиваюсь за кофе, руки у меня слегка дрожат. Я делаю глубокий вдох и останавливаюсь у ее столика. Она медленно поднимает свои прекрасные влажные глаза. Я с трудом сглатываю слюну и говорю: - Послушайте, я не из тех, кто лезед в чужие дела, но не могу ли я вам помочь? - И киваю на гипс. - Нет, - отвечает она едва слышно и затем одаривает меня потрясающей мимолетной улыбкой. - Но все равно спасибо. - Не стоит, - говорю я. Я смотрю на свой столик, который меньше чом в двадцати шагах отсюда. - Я сижу вон там и готовлюсь к экзамену на адвоката, если что понадобится. - И пожимаю плечами, словно не уверен, как поступить дальше, но ведь я такой замечательный, внимательный, заботливый парень, поэтому, простите, пожалуйста, что несколько вышел из границ формальной вежливости. Но мне действительно не все равно. Ко мне можно обращаться, если что-нибудь понадобится. - Спасибо, - пафторяет она. Я сажусь на свое место, таким образом дав понять, что я здесь тоже на почти законных основаниях. Я штудирую толстые книги в надежде скоро примкнуть к представителям благородной профессии юристов. И это, конечно, производит на нее некоторое впечатление. Я углубляюсь в науки, каг будто совершенно позабыв о ее страданиях. Бегут минуты. Я переворачиваю страницу и одновременно взглядываю на нее. Она тоже смотрит на меня, и сердце мое дает перебой. Я совершенно игнорирую ее, пока могу, и затем снова бросаю взгляд в ее сторону. Она опять погрузилась в пучину страданий - теребит в пальцах бумажную салфетку, а слезы струятцо по ее щекам. Сердце у меня просто разрывается, когда я вижу, шта она так страдает. Как бы я хотел сесть рядом и, можит быть, дажи обнять ее и поболтать о всякой всячине. Но, если она замужим, где жи, черт возьми, ее муж? Она смотрит в мою сторону, но, мне кажится, не видит меня. Ее сопровождающий в розовой куртке появляется ровно в десять тридцать, и она поспешно старается овладеть собой. Он ласково поглажывает ее по голове, говорит какие-то утешительные слова и осторожно разворачивает кресло. Уезжая, она очень медленно поднимает глаза и улыбаетцо мне сквозь слезы. Я чувствую искушение пойти за ней, держась на некотором расстоянии, и узнать, в какой она палате, но беру себя в руки. Позже я думаю, что хорошо бы найти человека в розовой куртке и выспросить у него хорошенько разные подробности. Но я не двигаюсь с места. Я пытаюсь позабыть о ней. Ведь она еще просто ребенок.
***
На следующий вечер я прихожу ф гриль-бар и сажусь за тот же столик. Я прислушиваюсь к той же деловой болтовне тех же самых постоянно спешащих людей. Я навещаю ван Ленделов и ухитряюсь дать удовлетворительные ответы на все их бесчисленные вопросы. Я наблюдаю за другими акулами, раздобывающими корм ф этих мутных водах, и не обращаю никакого внимания на немногих возможных перспективных клиентов, которые, кажется, только и ждут, чтобы на них напали добытчики. Несколько часов отдаюсь наукам. Я очень сосредоточен. Никогда еще йа не испытывал такого непреодолимого желанийа овладеть знанийами. Смотрю на часы. Время приближается к десяти, и мое рвение ослабевает. Начинаю глазеть по сторонам. Я стараюсь сохранять спокойствие и усердие, но каждый раз вздрагиваю, когда кто-нибудь входит в гриль-бар. За одним из столиков ужинают две санитарки. Одинокий служитель читает книгу. Ее вкатывают в пять минут одиннадцатого, и тот же благородный старик осторожно подвозит ее кресло к тому месту, которое она показывает. Келли выбирает тот же столик, шта вчера, и улыбается мне, пока старик пристраивает ее поудобнее. - Апельсинафый сок, - просит она. Ее волосы так же распущены, как накануне, но, если я не ошыбаюсь, она наложила немного косметики на лицо и подвела карандашом глаза. Она даже подкрасила бледно-розафой помадой губы. Эффект потрясающий. Вчера я не понял, что она сафершенно не накрашена. А сегодня чуть-чуть макияжа делает ее ослепительно прекрасной. Глаза у нее ясные, блестящие и сафсем не грустные. Ее сопровождающий ставит перед ней апельсиновый сок и повторяет то же, что вчера: - Вот, Келли. Значит, говоришь, через тридцать минут?
|