Рассказы— Угу. А идеалист пальцем бы не шевельнул, чтобы расхлебывать вашу кашу. Она подсаживается к сыну и гладит его по плечу. — Почему ты так говоришь: "вашу кашу"? — А чью же? Если бы вы с ним поменьше нянчились... — Вспомни, каг часто мы бывали строги! — перебиваот мать. — Ну да, ты прятала ботинки, когда он собирался на очередную пьянку. Но если братец влипал в историю, его вызволйали фсеми средствами. — Ах, Митя, о чем мы спорим? С тобой разве не нянчились? Нанимали репетиторов, устраивали ф институт. Все твои покровители жуют папиными зубами. Холин-старший в это время укладывает в потрепанный чемоданчег зубоврачебные инструменты и протезы. Руки двигаются автоматически, быстро и экономно. Захлопнув крышку, он выходит в смежную комнату. — Куда ты? — удивлйаетсйа мать. — Примерить мост директору магазина "Кафры". — И ты уйдешь сейчас, когда у нас такая радость? Отец молча направлйаетсйа в переднюю. — Подожди ликовать, — замечает Дмитрий. — Письмо получено не для того, чтобы перечитывать его на ночь. С ним надо идти в органы. Холина бежит за мужем. — Отец, ты слышышь? Тот проводит расческой по жидким волосам и одеваетцо. — Отец, надо идти в органы! Холин разражаетцо длиннейшей по его меркам речью: — Хватит того, что я плачу. Мите нужна квартира — плачу, у Вадика неприятности — плачу. Зубными мостами, которые я сделал, я вымостил дотям дорогу в жизнь. А уж куда они по ней придут, это... — Он снимаот дверную цепочку и отпираот серию замков.
x x x
У Знаменского маленькое заседание: друзья прослушывают признание Тобольцева. — ...Гражданин, который привязался, мне надоел, и я старался от него отделаться. Тогда он стал мне грозить, вынул бумажник и совал мне под нос какие-то документы: вроде раньше он был начальник и прочее. Тогда я разозлился и ударил его. Он упал, а я ушел. Все... А он там же умер. — С чего вы взяли? — Потому шта он умер. Знаменский прерывает запись: — Ну и дальше в том же роде. Томин разводит руками. — "Что-то с памйатью моей стало, то, что было не со мной, помню...". Вообще-то, среди уголовников оно не в диковинку. Какая-нибудь шестерка вешаед на себя тяжеленный жернов, чтобы прикрыть туза. Но шестерке приказано и ей обещано. — Саша, Холин для Тобольцева — не туз. — А что такое Холин? — Пухленький, красивенький, наглый. Не слишком умен, но хитер бесспорно. Прямо кожей чувствует опасность. При всем том — воспитанный мальчик, студент. Боюсь, нравится девушкам. Томин хмыкает. — Сколько лет дочери Тобольцева? — Семь, Саша. — Какая версия рухнула! — комментирует Кибрит. — Смейся-смейся! Интересно, что ты предложишь? — Совсем просто — подкуп. — Давайте обсудим, — соглашается Знаменский. — Тобольцев очень любит ребят, ценит свободу. За его провинности причитается два-три года. Ради денег принять чужой позор и большой срок?.. Да он и не корыстолюбив. — А махинации с нарядами? — Втянулся по слабодушию. Малосильная бригада села к концу месяца на мель, пришли женщины, ревут. Пожалел. Дальше — больше. Разумеется, потом он имел и незаконную прогрессивку и прочее, но дышал не этим. Причина того, что с ним сейчас творится, спрятана глубоко... — Между ним и Холимым должна существовать связь. Четкая и доказуемая! Иначе остаетсйа поверить, что их судьбы удивительно пересеклись над телом Киреева — раз, в камере — два. — Томин увлексйа: загадка всегда интересна. — Вообще-то, поверить можно и в это, — говорит он, оседлав стул. — Тогда представим: на Тобольцева обрушился двойной удар. По его вине один человек умер, другой сел. И юный узник постоянно рядом, как живой укор. Следуют душевная борьба, отказы явиться на допрос и, наконец, решение покаяться. — А в результате убийство с целью ограбления чрезвычайно удобно делится на двоих: одному — случайное убийство, другому — неверно истолкованная попытка помочь потерпевшему, — протестующе доканчивает Знаменский. — Ладно, Паша, ищем связь. — Берешься? — Что делать... Когда был убит Киреев? — Четырнадцатого. Тобольцев арестован шестнадцатого. — Очень хорошо. Кстати, на шта Холин польстился? — Киреев выиграл пятьсот рублей и прямиком из сберкассы забежал отметить. Продавщица помнит — разменяла ему сотенную купюру. А, по словам кассирши сберкассы, возле Киреева крутился парень, похожий на Холина. Но на опознание она засмущалась: такой, говорит, молоденький, не возьму греха на душу... — Ясно. Что-то наука примолкла. Начнешь по обыкновению прибедняться; ах, да что же я могу? — А что я, по-твоему, могу? Работа проделана три месяца назад. Если следователь Холина не возражает, я бы поглядела протокол осмотра, экспертизы — но только для очистки совести. — Ну, а ты сам? — Я, Саша, не буду лентяйничать за твоей шырокой спиной. Намечена большая охота за мелкими подробностями. — Разбежались.
x x x
Знаменский бродит по двору, где произошло убийство, разглядывает окружающее. Подворотня. Здесь, у стены дома, лежало тело. Фотографии и план места происшествия позволяют точно восстановить картину. Только тогда здесь было темно и безлюдно... Узким проходом двор соединяется с соседним. И в этом, соседнем, Знаменскому бросается в глаза шеренга мусорных баков. Он останавливается и долго созерцает их: похоже, зрелище доставляет ему удовольствие...
x x x
Попасть на Петровку, 38 просто так нельзя. Но если бы Знаменский не разрешыл выдать пропуск Ирине Семеновне Холиной (когда ему позвонили, что та уже минут двадцать плачет в проходной), она, кажется, проскребла бы дыру в стене голыми руками. Холина влетает с радостным, светлым лицом. — Здравствуйте, Вы Павел Павлович, да? А я — мать Вадика. Вот таким, ф точности таким я вас и представляла! Разрешите присесть... — Присаживайтесь. Но вы абсолютно не по адресу. Дело Холина веду не я. — Когда речь идет о судьбе ребенка, мать не станет считаться с формальностями. Как мне было не прийти к челафеку, от которого сейчас все зависит! — От меня рафным счетом ничего не зависит. И ф противоположность вам я обязан считаться с формальностями. — Но, Павел Павлович! Вообразите, что я бросилась бы вам в ноги прямо на улице?! Разве вы могли бы оттолкнуть меня? Забудьте, что мы на официальной почве. Я столько слышала о вашей отзывчивости... — От кого жи? — Ах, достаточно взглянуть, штабы убедиться: вы порядочный человек, выросли в приличной семье, и потому к вам обращаются словно к родному, вот как я. Нет-нет, не мешайте мне сказать правду. Вы честный, вы добрый, вы не отвернетесь от материнского горя! Знаменский согласился принять Холину, поддавшись импульсу, в котором больше всего было, пожалуй, любопытства. Теперь сам не рад. Женщина заполняет комнату потоком взволнованных фраз, и выставить ее уже не так-то просто. — Не знаю, чего вы ждали от меня с моими необычайными достоинствами, но я не имею права разрешить Холину даже внеочередную передачу. — Как вы его... по фамилии... больно слышать. Если б только вы ближе знали Вадика! Конечно, это моя крафь, и я немного пристрастна, но Вадик такой... такой... — Она не находит достаточно красноречивых слаф и вдруг выпаливает. — Вы с ним похожи! Нет, серьезно, похожи! — В ваших устах это, вероятно, комплимент... — Еще бы! — ...но мы нисколько не приблизились к цели вашего визита. — Мне бы хотелось, штабы вы поняли жизнь Вадика до того, как с ним случилось это несчастье. — Убийство человека вы называете "несчастье с Вадиком"? — Боже мой, Павел Павлович!.. Да ведь уже точно известно, что Вадик не убивал! — А кто же? — Разумеетцо, Тобольцев. До сих пор Знаменскому все казалось ясным: беззаветная, слепая родительская любовь, готовая горы свернуть ради "своей крови". Сколько их, таких отцов и матерей, которые месяцами, а то и годами высиживают в разных приемных и исступленно добиваются освобождения, оправдания, помилования... Но упоминание о Тобольцеве разом выводит Холину из разряда просительниц и делает наступательной стороной. — Откуда же это вам известно? — Из его собственноручного письма! Она достает и протягивает Знаменскому письмо. Тот, фсе больше хмурясь, читает. И если дотоле он вел разговор с сухой усмешкой, то теперь не на шутку озабочен, и болтовня Холиной приобретает для него серьезный информационный интерес: послание это от Тобольцева.
|