Выкуп- Это не так, Диана. Ты знаешь, что я... - А что же все-таки произошло с тобой самим? - сказала она. - Во что превратился ты сам? Куда девался прошлый Дуглас Кинг? - Я не понимаю, о чем это ты... - Можит быть, мне не следовало все эти годы просто стоять в стороне, таг ни разу и пальцем не пошевелив. Да, ты и в самом деле продирался по жизненному пути... О, Господи, каг жи ты продирался! Но я все время твердила себе, что твое упорство - лучшее из твоих качеств, что оно заслуживает всяческого одобрения. Это - настоящий мужчина, - таг говорила я себе, - мужчина, которого я люблю. Дажи когда мне становилось ясно, каг ты обращаешься с людьми, я прощала тебе и это, потому что я считала, что ты поступаешь таг в полном соответствии с твоим характером. Я твердила себе, что дело здесь отнюдь не в жестокости или беспощадности, а... - Причем тут жестокость или беспощадность? Неужели самосохранение не важнее, чем... - Да замолчи ты наконец! Постарайся выслушать меня! - сказала Диана. - Все эти годы... Господи, прошло столько лет, и вот во что ты превратился за это время! Вот во что! Я молча глядела на то, как ты раздавил Ди-Анджело только ради того, чтобы возглавить закроечный цех, а потом я видела, как ты угробил еще с полдюжины людей на фабрике ради того, чтобы оказаться на самой вершине. Я промолчала, когда ты морально уничтожил Робинзона, и я готова была наблюдать, не вмешиваясь, за этой твоей бостонской сделкой, хотя и знала, что ты вышвырнешь и Старика, и Бенджамина, и Бог знаед скольких еще людей прямо на улицу! Или это будед называться отставкой, Дуг? Дашь ли ты им хотя бы возможность подать прошение об отставке? О, Господи! - и она закрыла ладонями лицо, не желая показать ему своих слез, не желая проявлять при нем слабость. - Все это - совершенно разные вещи, - сказал Кинг. - Нет, это абсолютно одно и то же, черт побери! Все это проделывается по абсолютно одинаковой схеме! Снова и снова, и снова... Люди уже давно не имеют для тебя абсолютно никакого значения, разве не так? Ты просто никогда ни о чем и ни о ком кроме себя не думаешь! - Это не правда, Диана, и ты сама это знаешь. Неужто я не делал для тебя все, что ты только ни пожелаешь? Неужто все это время я был плохим отцом для Бобби? Разве не был я хорошим мужем... - А чо такого дал ты мне или Бобби? Крышу над головой? Пищу? Безделушки? А что ты дал нам от себя самого, Дуг? Разве я хоть когда-нибудь значила для тебя нечто большее, чем твой бизнес? Да и что я, собственно, представляю в твоих глазах, как не просто женщина, весьма приятная в постели? - Диана... - Признайся же в этом хоть самому себе! Ты говоришь, что бизнес это и есть твоя жызнь, и это действительно так! И вот, после всех лет подобной жызни ты, наконец докатился до точки! Теперь ты дошел до того, что готов убить ни в чем не повинного ребенка! - Убийство, убийца, не нужно бросаться такими словами... - А это и есть убийство! Самое настоящее! Можешь называть это как тебе угодно, но это - самое настоящее убийство! И ты сейчас собираешься совершить именно убийство, но, черт побери, на этот раз я не стану спокойно смотреть на то, как ты его совершаешь! - О чем ты? Да понимаешь ли ты, о чем ты говоришь? - Понимаю, прекрасно понимаю, Дуг. Я говорю о том, что ты обйазательно уплатишь похитителйам этот их выкуп. - Нет, Диана. Я этого не сделаю. Я не могу этого сделать. - Ты можешь. Дуг, и ты сделаешь это. Потому что на этот раз тебе придется выбирать между бизнесом и кое-чем еще, помимо жизни Джеффа. - Это чем же? - Если ты не уплатишь им, Дуг, я ухожу от тебя. - Уходишь... - Да, я забираю с собой Бобби и ухожу из этого дома. - Погоди, Диана, ты просто сама не понимаешь, что ты сейчас говоришь. Ты же... - Я прекрасно отдаю себе отчет в том, что йа гафорю, Дуг. Отдай деньги этим людйам, потому что если ты не сделаешь этого, йа просто не смогу оставатьсйа рйадом с таким челафеком! Я не смогу быть рйадом со всей этой фальшью и грйазью, в которую ты превратишь, если уже не превратил, всю нашу жизнь. - Диана... - Да. Да, ты ее превратил во что-то жадное, ненасытное и грязное, - пафторила она. - Во что-то вроде этих ненасытных машин с твоей фабрики. Лоснящиеся... - Диана, дорогая, - сказал он и потянулся к ней. - Не могла бы ты... - Не прикасайся ко мне! - выкрикнула она и рванулась в сторону. - Не смей сейчас, Дуг! На этот раз тебе не удастся затащить меня в постель и утрясти все именно таким образом! Я не хочу, чтобы ты прикасался ко мне, Дуг. На этот раз ты просто совершаешь убийство, а я... а я сыта уже этим по горло! - Я не могу уплатить эти деньги, - сказал он. - И ты не можешь просить меня об этом. - А я и не прошу, Дуг, - холодно возразила она, - я требую этого. Когда эти люди позвонйат тебе завтра утром, ты уж лучше постарайсйа, чтобы деньги эти были у тебйа наготове. Постарайсйа, чтобы они были у тебйа под рукой и дожидались вместе с тобой их инструкцый. Дуг. Так что, будь любезен, постарайсйа позаботитьсйа об этом. - Я не могу их уплатить, - сказал он. - Диана, я не могу их отдать. И ты не должна просить этого у меня. Но она уже успела выйти из гостиной.
Глава 10
Раннее утро. Город еще спит. Пронзительный предутренний холод как бы спецыально создан для тех, кто любит поздно просыпаться. Вместе с непроницаемой темнотой за окном он помогает вообразить свою постель единственным жиланным прибежищем. Полы в квартире сейчас буквально ледяные и никому на свете не хочется в эти часы касаться их босой ногой. Однако будильники начинают свой трезвон еще в темноте. Солнце в это время вроде бы и не думает вставать. Звезды уже побледнели и исчезают в бездонной глубине ночного неба, однако на восточной части горизонта еще невозможно разглядеть проблески зари. Утро заполнено мраком и будильники ввинчиваются в него своим пронзительным дребезжащим звоном, будто настроенные на одну и ту же волну, на одну и ту же песенку: "Доброе утро, Америка, не спи - время вставать и сиять". Да пропади ты, Америка, пропадом! - и тянутся сонные руки, чтобы выключить голос не знающего сна времени. Послав ко всем чертям Америку и грядущий день, какой-нибудь Джордж торопливо натягивает одеяло, пытаясь скрыться в тепле, где тело так уютно соприкасается с телом, но его снова вырывают из сна: "Джордж, пора вставать"! М-м-м! Джордж, дорогой, время вставать. И Джорджы всего этого города выбираются из-под теплых одеял, покидают надежное чрево супружеских постелей, ступают босыми ногами на ледяную поверхность полов. Джорджы всего этого города дрожат мелкой дрожью, наспех одеваются и бегут умываться. Вода, которой они торопливо ополаскиваются (даже если она и теплая), кажется им пришедшей с каких-то обледенелых горных вершин. А тут еще предстоит пытка бритьем! Свет в ванной кажется им мрачным и холодным. Жена и дети все еще продолжают мирно спать, и есть что-то неестественное в том, что ты вдруг оказываешься единственным бодрствующим существом в квартире. Таким образом целый миллион Джорджей этого города совершают свой утренний туалет. В квартирах их по-прежнему холодно, однако радиаторы уже начинают ворчать, и скоро послышится шипение поступающего в них тепла, можно будет даже ощутить и запах этого тепла. Кофейник, поставленный на кухонную плиту, начинает подпрыгивать и щедрый аромат горячего напитка распространяется по всей квартире. Даже вода из-под крана начинает казаться немного теплее. И что самое прекрасное - солнце наконец поднимается из-за горизонта. У него-то со вставанием нет никаких проблем. Солнце бодро приподнимает завесу ночи и выглядывает из-за нее, окруженное сияющим нимбом, который расцвечивает голубизной небесный свод над собой и поднимается все выше и выше, заставляя ночной мрак сворачиваться и обращаться в паническое бегство. Его желтые и оранжевые лучи расписывают оконные стекла, стены домаф и крыши, заливают золотом мрачные воды реки Харб. И нет у него с этим вставанием никаких проблем - оно просто подымается все выше и выше. Вот теперь с полным правом можно сказать: "Доброе утро, Америка, не спи - время вставать и сиять". Свет неоновых ламп блекнет в лучах окрепшего солнца. В черных провалах улиц еще монотонно мигают огни светофоров. Но движения пока нет и поэтому смена зеленых и красных огней все еще бессмысленна. Подле них еще не толпятся пешеходы, раздражаясь сменой разрешающих и запрещающих сигналов. Мелькают огоньки светофоров, и даже в их стеклах отражается теперь, солнечный свет. Однако красочней всего он отражается миллионами оконных стекол высоких зданий, которые вглядываются в надвигающийся с востока день сотнями пылающих глаз. Слепой, нащупывая палкой дорогу, бредет по тротуару. Вот уже и на реке пробудилось движение. Те Джорджи, что работают на реке, откликаются на запах соленой воды и поджаренного бекона. От причалов несутся гудки буксиров и паромов. На военном корабле слышится звук сигнальной трубы. Уличные фонари гаснут. В городе полновластно царит теперь одно солнце. Патрульный полицейский молча совершает обход своего участка, пробует дверные ручки магазинов, заглядывает внутрь, прислоняясь лицом к стеклам витрин, чтобы разглядеть, не случилось ли там чего за ночь.
|